Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

— Мама… — начала девушка.

София быстро обернулась.

— Знаю, — сказала она сердито и печально. — Знаю. Придут с обыском, да? — Голос ее пресекся. — А ты уверена…

Она вдруг умолкла и только махнула рукой. Девушка ждала, пристально глядя на мать.

— Уверена в чем, мама? — наконец спросила она.

— Ну… Что у тебя нет такого, что могло бы… Нет ничего такого… Боже, рис пригорел!

Мать сняла кастрюлю с огня и, ожесточенно мешая рис деревянной ложкой, всхлипывая, запричитала:

— Мы пропали. Из-за тебя. Ты сумасшедшая девчонка. И я сошла с ума вместе с тобой! Мы уже почти в тюрьме. Женщин тоже сажают и пытают. Ох, господи, господи!..

Ракель смотрела на ее согбенную, маленькую фигурку, на жиденький пучок седых волос, лежавший на морщинистой шее, и сострадание и жалость наполняли ее грудь, не давая сказать что-нибудь в утешение.

— Я напрасно трачу слова… — Мать по-прежнему обращалась к кастрюле с рисом. — Надо сегодня же все сказать отцу… Да, сегодня же!

Она бросилась к двери и, взглянув на часы в комнате, совсем переполошилась:

— Уже половина первого! А Хуана нет… Что с ним могло случиться? Матерь божья, он, наверное, уже в тюрьме!

Она вплотную подступила к дочери и жестко бросила ей в лицо:

— Ты, ты в этом виновата!

Девушка, словно защищаясь, подняла руки.

— Нет, мама, нет! — крикнула она. — Не я… Это они виноваты во всем. Если бы не Батиста…

— Замолчи! — взорвалась мать, замахнувшись деревянным черпаком. — Ты виновата и только ты. Ты не дочь и не женщина. Женщины такими делами не занимаются. Только мужчины, и то бессовестные.

— Вот как? — насмешливо спросила Ракель.

— Да, так! Политика — дело грязное… Она для мужчин, а не для женщин!..

Девушка стояла, устало прислонившись к косяку двери, и не дрогнула даже тогда, когда мать замахнулась на нее. Но ее миндалевидные глаза смотрели смело и вызывающе.

— Так было раньше, мама.

— Сейчас тоже так. Всегда было так. Мужчины это мужчины, а женщины это женщины! Политика же всегда грязь!

— В том-то и дело. Мы больше не хотим грязи!

— Ну так пусть этим занимаются мужчины!

— Нет, мама. Сейчас мы равны. У нас одинаковые права и обязанности. Конечно, о нравах при Батисте не может быть и речи, но обязанности остаются.

— Что же это за обязанности, объясни, пожалуйста! — насмешливо поинтересовалась София.

— Бороться и умирать в борьбе!

— О господи! — простонала старуха.

Сгорбившись еще больше, она отошла к плите. Плечи ее вздрагивали.

— Не забудь, мама, — Ракель остановилась сзади нее, — не забудь, что они скоро придут. Держись твердо. Пусть эти бандиты и убийцы не увидят наших слез.

Они появились через полчаса. Перед домом остановился джип, и четверо бросились к дверям. Впереди полковник, за ним полицейский и двое солдат. С улицы, из окон, из-за калиток и заборов эту картину наблюдали десятки глаз.

Они ворвались в дом, точно свора бешеных псов. Яростно ругаясь, прикладами оттеснили обеих женщин в угол комнаты.

— Боже мой! — в ужасе стонала София.

Полковник вплотную подошел к ним.

— Суки! Кобылы! Смотри, старая потаскуха, если мы сейчас что-нибудь найдем, я живо вытру твои слезы! — рычал он. Потом кивнул своим людям: — Начинайте. Обыскать каждый угол в этой вонючей берлоге!

Они действовали как в бою. Атаковали по всем правилам шкафы, кровати, столы. Вспороли все подушки и матрацы. Разбросали и растоптали содержимое шкафов. Вздребезги разлетелся глиняный кувшинчик на столе, посыпались книги с полки. Маленькой статуэтке богоматери снесли голову: думали, что внутри она полая. Все прощупали, перевернули, осмотрели.

Обе женщины стояли лицом к стене, подняв руки. В спину им смотрело дуло автомата. София сдерживала слезы, но не могла сдержать дрожь, сотрясавшую ее тщедушное тело. Ракель стояла спокойная, бесстрастная. Словно все происходящее никак ее не касалось. Ее прекрасные глаза выражали равнодушие и покорность.

Наконец полковник подошел к ним, держа в руке темные очки.

— Вас, видно, предупредили, суки? Но все равно попадетесь! Не сейчас, так после… Попадетесь!

Они с грохотом направились к джипу.

Старуха еще долго не выпускала дочь из объятий, хотя давно стих шум мотора полицейской машины. Она уже не плакала, а только вздрагивала. Но вот София оторвалась от девушки и крикнула с силой, которую ей придало отчаяние:

— Твой отец, Ракель! Он еще не пришел, его нет!..

И опять забилось в рыданиях ее маленькое тело.

Торговец Мартинес, входя в свою контору, толкнул дверь, как злейшего врага. Но, войдя, хмыкнул от удовольствия: девушка уже сидела на месте.

— Здравствуйте! Раненько вы сегодня!

— Добрый день. Я всегда прихожу раньше вас, — возразила она, грациозно повернув голову, и, лукаво улыбнувшись, снова склонилась над машинкой.

Сорокапятилетний торговец провел пятерней по редким рыжеватым волосам и показал в улыбке прокуренные зубы. Потом заложил руки за спину, и, не отрывая взгляда от девушки, подошел к ней ближе. Так была лучше видна ее склоненная шея. Левая бровь его слегка подрагивала.

— Видно, я плохой хозяин. — Улыбка его стала еще шире, а голос вкрадчивее. — Ты даже взглянуть на меня не желаешь.

— А для чего мне смотреть на вас? Вот не смотрю, и все!.. Не хочу…

Но все же повернулась к нему и подняла глаза. Веки томно затрепетали, она потупилась.

— Соринка в глаз попала? — заботливо спросил Мартинес и нежно взял ее за подбородок.

Девушка тряхнула головой, ее резкое «Нет!» прозвучало очень решительно, однако она улыбнулась, но тут же закусила верхнюю губку и, опустив голову на грудь, исподлобья взглянула на хозяина — такой взгляд выгодно подчеркивал красивый рисунок ее бровей.

Мартинес вынул из кармана ключи и, поигрывая ими, глядел на девушку, облизываясь, точно сытый кот.

— Минуточку, я сейчас.

Он подошел к двери своего кабинета, нашел нужный ключ. Плотно прикрыв за собой дверь, направился к холодильнику, достал широкий флакон, наполненный блестящими пилюлями, напоминающими орехи. Забросив в рот три пилюли, поставил флакон на место. Затем проглотил еще белую таблетку, запил ее водой, поморщился. Скинул свой синий с черным пиджак, оставшись в белоснежной сорочке и сером галстуке. Потерев руки, закурил сигару и, затянувшись поглубже, вышел из кабинета. В комнате, где сидела девушка, он расположился за столом рядом с ее столиком, во вращающемся кресле, обитом красной кожей.

— Ниобе, — позвал он, порывшись в бумагах.

Шумно отодвинув стул, девушка встала. Когда она шла к хозяину, ее бедра раскачивались так энергично, будто преодолевали сопротивление солнечных лучей и кондиционированного воздуха. Синяя жакетка и сиреневая юбка, такая узкая, что мешала шагу, казалось, вот-вот лопнут на ее молодом, крепком теле, щеки девушки пылали. Подойдя, она оперлась руками о стол и, низко склонившись, прощебетала: