Элизабет Боуэн - Смерть сердца [litres]

– А разве нельзя просто пройтись?

– Хорошо, как скажешь. Но веселого в этом мало.

– Зачем же нам веселиться?

– Начало неутешительное, – сказал Эдди, прибавив шагу, так что она с трудом поспевала за ним. – Но вот что, крошка. Мне тебя ужасно жалко, но нельзя же так себя накручивать. Анна, конечно, поступила гнусно, но я же тебе говорил, чтобы ты не оставляла свой дневник где попало. Хорошо еще, что я взял с тебя слово не писать о нас. Ты ведь не писала, правда? – прибавил он, бросив в ее сторону быстрый взгляд.

Она выдохнула:

– Теперь я понимаю, почему ты просил этого не делать.

У Эдди по лицу пробежала заметная тень.

– На что это ты намекаешь? – спросил он.

– Не сердись, Эдди, пожалуйста, не сердись на меня… Эдди, это ты рассказал Анне о моем дневнике?

– Господи, да мне-то это зачем?

– Не знаю, в шутку. Вы ведь с ней все время перешучиваетесь.

– Знаешь что, славный мой несчастный ягненочек, раз уж тебе так интересно, скажу – нет, это не я ей рассказал… По правде говоря…

Она онемело уставилась на него.

– По правде говоря, – продолжил он, – это она мне о нем рассказала.

– Но это я тебе рассказала, Эдди.

– В общем, она первой мне сказала. Ей эта твоя тетрадка уже давно покоя не давала. Она ужасная проныра.

– Значит, когда я тебе сказала, ты уже обо всем знал.

– Да, знал. Но, правда, крошка, ты вечно делаешь из мухи слона, вот как с этим твоим дневником. Это, конечно, дело искреннее, и очаровательно умное, и вообще славное, как ты сама, но что в этом такого необычного? Почти все девочки ведут дневники.

– Тогда почему ты притворялся, будто это для тебя что-то значит?

– Мне нравилось, когда ты мне об этом рассказывала. Твоя откровенность меня всегда берет за душу.

– И все это время ты мне подыгрывал. А я, разумеется, кое-что там о тебе писала.

– Господи. – Эдди резко остановился. – А я-то думал, что могу тебе доверять.

– Почему ты стыдишься того, что был ко мне добр?

– Все-таки это только наше с тобой дело. Не хочу, чтобы Анна в это лезла.

– Выходит, до того, что она лезет и в остальную мою жизнь, тебе дела нет? Правда, этой остальной жизни у меня не так уж и много. Но мой дневник – это я. Как же я могла тебя оттуда вычеркнуть?

– Ну давай, продолжай, пусть я себя окончательно возненавижу… Кстати, а ты-то как узнала?

– Мне сказал Сент-Квентин.

– Тот еще прохвост.

– Почему? Он был очень добр.

– Скорее, просто устал от Анны. Она слишком долго носится с каждой своей шуткой… Ради бога, крошка, ну не плачь же ты здесь.

– Я плачу только потому, что у меня болят ноги.

– А что я говорил? Ходим тут кругами по этому чертову тротуару. Ну правда, умолкни… Нельзя тут плакать, неужели ты сама не понимаешь.

– Лилиан всегда думает, будто на нее все смотрят. Ты теперь прямо как Лилиан.

– Я поймаю такси.

Вместе с рыданием у нее вырвалось:

– У меня всего шесть пенсов. У тебя есть деньги?

Порция стояла будто каменная, пока Эдди ловил такси и говорил водителю адрес своей квартиры. Когда они сели в такси, и Генриетта-стрит за окном стала рывками отматываться назад, Эдди угрюмо обнял Порцию и с холодной, отчаянной настойчивостью вжался лицом в ее заведенные за ухо волосы.

– Не надо, – сказал он, – прошу тебя, крошка, не надо, и без того все плохо.

– Не могу, не могу, не могу.

– Ну ладно, плачь, если тебе так легче. Только не обвиняй меня во всех грехах.

– Ты рассказал ей о нашей прогулке в лесу.

– Я просто болтал, и все.

– Но в том лесу я тебя поцеловала.

– Я недостоин всего этого. Правда, крошка, я не создан для таких вещей. Нам с тобой нужен другой мир. Для чего мы с тобой только начинаем жить, если кругом почти не осталось ничего чистого? Как нам взрослеть, если мы ничего не унаследуем, если мы растем на черствых, испорченных хлебах? Нет, не смотри вокруг, лучше заройся в меня поглубже.

– Но тебе-то не нужно зарываться, ты-то как раз повсюду смотришь. Где мы сейчас?

– Возле станции «Лестер-сквер». Поворачиваем направо.

Порция извернулась, жадно вскинула голову и увидела, как холодный свет отражается в расширившихся зрачках Эдди. Высвободив руку, она прикрыла глаза ладонью и спросила:

– Но разве мы не можем ничего изменить?

– Нас слишком мало.

– Нет, на самом деле тебе этого не хочется. Как обычно, ты просто развлекаешься.

– Думаешь, мне весело?

– Это какое-то очень жуткое веселье. Ты не хочешь, чтобы я тебе мешала. Презирать тебе нравится больше, чем любить. Ты делаешь вид, будто боишься Анны, но ты боишься меня. – Эдди отвел ее ладонь от лица, сжал, но Порция продолжала: – Теперь ты ведешь себя не так, но все равно не разрешишь мне остаться с тобой.

– Как же ты можешь остаться со мной? Крошка, ты еще совсем ребенок.

– Ты так говоришь, потому что я сказала правду. Когда мы не вместе, с тобой творится что-то ужасное. Нет, отпусти меня, дай я сяду. Где мы теперь?

– Я хотел тебя поцеловать… На Гауэр-стрит.

Забившись в угол, Порция расправила на коленке измятую шляпку. Разглаживая бантик, она слегка отклонила голову и сказала:

– Не надо, не целуй меня сейчас.

– А почему бы не сейчас?

– Потому что я не хочу.

– Это потому, – спросил он, – что я однажды не поцеловал тебя, когда тебе этого хотелось?

Она с еле заметной неприступной улыбкой принялась надевать шляпку – так, словно бы все случилось давным-давно. Слезы, которые она, тихонько содрогаясь, проливала, – он чувствовал всхлипы, но не слышал их – лишь склеили ее ресницы, и все. Эдди заметил это, внимательно вглядываясь в ее лицо, пока она встревоженно, одним пальцем, поправляла шляпку.

– У тебя теперь вечно глаза на мокром месте, – сказал он. – Слушай, это правда ужасно… Мы почти приехали. Скажи, Порция, сколько у тебя есть времени? Когда тебя ждут дома?

– Неважно.

– Крошка, не дури – если ты не вернешься, кто-нибудь точно поднимет крик. Да и стоит ли вообще ко мне идти? Может, лучше я провожу тебя домой?

– Там не дом! Почему мне нельзя зайти? – Сжав руки в своих коротеньких, строгих перчатках, она отвернулась и глухо сказала: – Или ты кого-нибудь ждешь?

Такси остановилось.

– Ладно, ладно, уговорила, вылезай. Ты, похоже, романов начиталась.

Расплатиться с шофером и найти ключ от входной двери, сгрести письма с полочки в коридоре, а затем быстро и бесшумно провести Порцию наверх – все это отвлекало Эдди, пока он не распахнул дверь своей комнаты. Его нервное напряжение, и без того излишнее, дошло до предела: он был почти уверен, что застанет у себя какую-нибудь роковую фигуру, кто-нибудь будет стоять у окна или повернувшись спиной к камину. Сейчас ему чудилось, что его враги обрели сверхъестественную силу – могли пролезть в замочную скважину, просочиться сквозь тяжелую дубовую дверь. Сцена, которую устроила ему Порция, была вполне безобидной, но небеса уже готовы были на него обрушиться – и пока что потихоньку, будто чешуйки черной штукатурки, сыпались ему на голову. Однако в комнате никого не было. Здесь было промозгло и душно, пахло завтраком и вчерашними сигаретами. Он положил два письма (одно доставлено «с посыльным», без марки) на стоявший в середине комнаты столик, распахнул окно и присел на корточки, чтобы разжечь газовый камин.