Элизабет Боуэн - Смерть сердца [litres]

Но его по-прежнему это не заботило. Он посмотрел – с каким-то странным, угрюмым смирением, – как еще три человека прошли между колонн, уселись. Затем в коридоре, на лестнице показались пожилые дамы в полувечерних нарядах, завсегдатаи гостиной. Серые глаза майора Брутта наконец встретились с темными глазами Порции.

– Нет, больше нам пойти некуда.

Он выждал, пока на другом конце салона завязалась беседа. И произнес под прикрытием голосов:

– Просто говорите потише, и все. И думайте сначала, у вас нет права такое говорить.

Она прошептала:

– Но они относятся к вам, как ко мне.

– Вообще-то, – продолжал он, по-прежнему хмурясь, – это ничего не меняет… Ничего не меняет… ничего. Вы не имеете права доставлять им огорчения, неужели вы не понимаете, что поступаете дурно? Я сейчас же отвезу вас домой – сразу, немедля, pronto !

– О нет! – неожиданно властно ответила она. – Вы ведь не знаете, что произошло.

Они сидели, почти колено к колену, под прямым углом друг к другу, кресла их соприкасались. Неприятное положение, в котором оба оказались, ее настойчивое желание уберечь майора от ошибки – какое значение по сравнению с этим имели эти люди в гостиной и вообще весь мир? С безжалостностью богини она положила маленькую, уверенную руку на подлокотник его кресла. Он сказал уже заметно мягче:

– Дорогое дитя, что бы там ни случилось, вам лучше поехать домой и рассудить все на месте.

– Майор Брутт, даже если бы вы их ненавидели, вы не смогли бы придумать для меня худшего выхода. Это никогда не кончится. То есть рассуждения эти никогда не кончатся. А кроме того, Томас – мой брат. Я не могу вам тут всего рассказать… Вам нравится эта гостиница?

Майору потребовалось несколько секунд, чтобы переключиться. Он задумчиво помычал, потом ответил:

– Меня все устраивает. А что?

– Если вы завтра отсюда уедете, будет все равно, что тут о вас подумают: можете сказать им, что я ваша племянница, что мне стало нехорошо и что мне нужно прилечь, тогда мы сможем поговорить в вашей комнате.

– Боюсь, так все-таки нельзя.

Но она его перебила:

– Ох, скорее же! Я сейчас расплачусь.

И вправду, ее огромные темные глаза уже теряли свою четкость, костяшками пальцев она надавила на губы, чтобы они не дрожали, другой кулак она прижала к животу, словно источник нестерпимой боли находился именно там. Чуть отодвинув руку ото рта, она пробормотала:

– Я целый день на людях… Мне нужно всего полчаса, всего двадцать минут… А потом, раз уж вы говорите, что я должна…

Он вскочил – задев столик, громыхнув пепельницей – и громко сказал:

– Давайте выпьем кофе.

Они прошли сквозь арку, ведущую в столовую, и оказались у другой лестницы – лифта в гостинице не было. Порция обогнала майора, метнулась наверх, будто кролик. Он шел за ней, ступая нарочито тяжело, насвистывая беззаботно, но слегка фальшиво, нашаривая в карманах ключи, минуя пальмы на лестничных клетках, – он шагал строго по прямой, как люди, которые ходят во сне, и как сам он ходил всегда. Ее день состоял из сплошных лестниц – и все равно, глаза Порции были все пугливее, все недоверчивее, когда она оборачивалась, а он жестами показывал: «Выше, выше!» К тому моменту, когда Порция добралась до мансарды, ей уже чудилось, что у этого дома вовсе нет края. В доме на Виндзор-террас на этаж под слуховыми окнами была упрятана телесная жизнь прислуги, это там Матчетт делала то, о чем все умалчивали, – спала. Под самой крышей майор поравнялся с Порцией; насвистывая еще громче, отпер дверь. Раньше она не видела, чтобы он двигался с подобной хозяйской уверенностью. Один миг – и вот она уже с сомнением глядит поверх примятого покрывала бурого атласа в окошко кукольного домика, затемненное снаружи балюстрадой.

– Тесновато, конечно, – сказал он. – Но они поэтому мне и цену снизили.

Заметив, с какой наигранной беспечностью, с какой осторожностью он держится, – майор вышел в коридор, постучался в другие комнаты, чтобы проверить, нет ли сейчас на этаже кого еще, – Порция, не говоря ни слова, уселась на краешек кровати и отвернулась к окну.

– Ну, вот мы и пришли, – сказал он с мрачной тревогой, только теперь в полной мере осознав, в каком они оказались положении.

Спинка его стула притиснулась к комоду, на лежащем перед ним коврике едва могли уместиться ноги.

– Так, – сказал майор, – продолжайте. С чего это вы сейчас надумали плакать?

– Везде столько людей, всегда – столько людей.

– Ну а сюда-то вы почему пришли? Вы сбежали-то – от чего?

– От них всех. От всего, что они делают…

Он строго прервал ее:

– Я думал, тут что особенное. Думал, случилось что-то.

– Случилось.

– Когда?

– Всегда, все время. Теперь-то я понимаю, что это никогда и не прекращалось. Они жестоко обошлись с отцом и мамой, но все, наверное, началось еще раньше. Матчетт говорит, что…

– Не стоит вам слушать, что там болтает прислуга.

– Почему? Если только она и знает, как все на самом деле. Они вовсе не считали, что мама с папой поступили дурно, они попросту презирали их, смеялись над ними. Мы трое были посмешищем, я это только теперь поняла. Я только теперь поняла, как отцу хотелось, чтобы у меня в жизни было свое место, потому что у него этого места не было, поэтому-то им и пришлось забрать меня к себе в Лондон. Надеюсь, он не узнает, что из этого вышло. Наверное, они с мамой даже и не знали, что над ними смеются, сами они огорчались из-за того, что однажды совершили нечто немыслимое (а их брак был поступком совершенно немыслимым), они верили, что у тех, кто таких немыслимых поступков не совершает, жизнь проста. Отец часто объяснял мне, что люди не живут так, как мы, он говорил, что жить так, как живем мы, – не принято, хоть мы и были вполне счастливы. Папа верил, что где-то там спокойно себе продолжается самая обычная жизнь – да, именно поэтому меня и отправили к Томасу и Анне. Но теперь-то я понимаю, что ничего она не продолжается, и если мы с ним снова встретимся, я скажу ему, что нет никакой обычной жизни.

– А вы не слишком молоды для таких суждений?

– Почему же? Я думала, что именно в молодости люди еще могут надеяться, что их жизнь окажется самой обычной. Она мне такой и казалась, когда я была на взморье, но потом приехал Эдди и все пошло наперекосяк, и тут я поняла, что даже Геккомбы в такую жизнь не верят. Ведь если бы они в нее верили, с чего бы им тогда так бояться Эдди? Эдди говорил, что это мы с ним не от мира сего, но еще он говорил, что это мы с ним все делаем правильно. Но сегодня он сказал, что мы сделали все не так, сказал, что у него от меня мурашки по коже и чтобы я уходила.

– Так вот в чем дело. Вы поссорились?

– Он рассказал мне обо всех моих ошибках – но я ведь не знала, как надо. Сказал, что я уж слишком стараюсь его раскусить. Я его все время спрашивала, почему он сделал то или это, понимаете, я ведь думала, мы хотим получше узнать друг друга.