Элизабет Боуэн - Смерть сердца [litres]

– Да, прошу тебя. Но нам и вправду нужно что-то решить. Томас, что ты делаешь?

– Задергиваю занавески. Прохожие заглядывают в окна… А что, мы не будем пить кофе?

– Сент-Квентин, тогда подожди, пока принесут кофе.

Принесли кофе. Сент-Квентин, усевшись так, что чашка кофе оказалась у него между локтями, медленно потирал лоб. Наконец он сказал:

– Мне кажется, ты ей завидуешь.

– А она об этом знает? Если нет, то мы не сможем назвать это ее точкой зрения.

– Нет, она и сама не понимает, что ей выпало удовольствие обладать всем, чего недостает тебе. Сама она, кстати, никакого удовольствия от этого может и не испытывать. Ей страстно хочется, чтобы ее любили…

– Вот уж чему я больше никогда не позавидую…

– Она страстно надеется на то, что каждый новый путь – это путь, который ее куда-нибудь да приведет. Что уж она надеется там найти, мы вряд ли узнаем. И вот она ходит кругами вокруг вас с Томасом, подмечает то, чего нет, и записывает все себе в дневник – на память. В каком-то смысле ей, конечно, здорово не повезло. Будь вы совсем приятными людьми, живи вы где-нибудь за городом…

– А что, у тебя есть доказательства, – спросил Томас, впервые вмешавшись в разговор, – что совсем приятные люди действительно существуют?

– Положим, существуют, и, положим, вы – как раз из таких. Тогда вам до Порции бы и дела не было – вы не обращали бы на нее столько внимания. А так, вы оба относитесь к ней до неестественного серьезно, можно подумать, будто у нее в руках – разгадка какого-то преступления… Вот, например, твоя мать, Томас, наверное, была из таких приятных людей, которые живут за городом.

– Как, впрочем, и мой отец, пока не влюбился. О приятных, милых людях я, Сент-Квентин, могу сказать только одно – их ничем не проймешь. Но только до определенного предела. Да, я представляю, о каких людях ты говоришь, но ты писатель, да еще и всю жизнь прожил в городе… По моему опыту, каждого из них можно вывести из себя. И я уверен, что такая дотошная девочка, как Порция, очень скоро поймет, как это сделать. Поэтому никто не может себе позволить, чтобы такой дотошный ребенок постоянно находился где-то под боком. – Томас налил себе бренди и продолжил: – Как знать, живи мы там, где Порцию можно было бы усадить на велосипед, может, нам и удалось бы подольше делать вид, что все идет своим чередом. Но даже в этом случае, она что – так и будет вечно кататься на велосипеде? Рано или поздно она все равно заметит, что дела обстоят не лучшим образом. Мы с Анной живем как умеем, и вполне вероятно, наш образ жизни при близком рассмотрении не выдержит никакой критики. Взять хотя бы вот этот наш разговор, который мне кажется образчиком дурного вкуса. Будь мы приятными, милыми провинциальными жителями, Сент-Квентин, мы бы и секунды не смогли тебя вытерпеть. Более того, мы сторонились бы любых тесных знакомств и, конечно, были бы правы. И конечно, тогда нам бы жилось гораздо веселее. Но в итоге неизвестно, было бы от этого лучше Порции. Она наверняка стала бы крайне скрытной.

– Она и стала, – сказала Анна. – И бросилась на шею Эдди.

– Хорошо, а ты-то сама что делала в ее возрасте?

– Почему нужно вечно об этом вспоминать?

– А почему именно это сразу приходит на ум?.. Нет, Порция растет в мире, где все перевернуто с ног на голову, понятно, почему этот гаденыш Эдди привиделся ей нормальным человеком, не хуже других. Если бы мы с тобой, Анна, не пренебрегли своими обязательствами, она, может быть, и не стала…

– Стала бы, стала. Ей с самого начала хотелось его пожалеть.

– Жертва, – сказал Сент-Квентин. – Она видит жертву. Ей кажется, что весь мир на него ополчился. Она и не ведает, что человек способен сам себе нанести вред – как, например, мальчик, который ломает руку, чтобы не ходить в школу, а потом сваливает все на какого-нибудь громилу-хулигана, или как мужчина, который сам себя привязывает к стулу в спальне, лишь бы не вступать в схватку с грабителем, – о, в глазах Порции он будет Прометеем. Есть в отчаянии что-то показное, и только очень трезвый ум может распознать в нем грандиозную форму трусости. Чтобы закатывать истерики на публике, нужна дерзость, а дерзости нашему Эдди не занимать. Но чтобы их не закатывать, нужно мужество, а вот мужества ему как раз недостает. В противном случае он давно бы перестал быть у Анны на содержании. Но нет, он продолжит выть на Луну до тех пор, пока его хоть кто-нибудь будет слушать, а Порция готова слушать каждого, кто воет на Луну.

– Ты, наверное, полностью прав. Но все-таки какой же ты жестокий. Разве на одной жестокости далеко уедешь?

– Судя по всему, нет, – ответил Сент-Квентин. – Видишь, куда она завела нас троих. Прожженные циники, а решить толком ничего не можем. Чистое сердцем дитя уложило нас сегодня на лопатки одной левой. И посмотри, сколько удовольствия она получает от всего этого – она обитает в мире героев. Кто мы такие, чтобы считать этих героев фальшивками? Если весь мир и вправду театр, должны же кому-то достаться и главные роли. А она всего-то и хочет – очутиться на сцене. И она ведь права, пробуясь на главную роль, пусть до нее и не дотягивает, потому что лучше – ну, тут, конечно, можно поспорить – провалиться с треском, чем оказаться тем приглаженным человечком, который более-менее пристойно отыграл до конца. Впрочем, покажите мне хотя бы одного приглаженного человечка, у которого на душе не скребут кошки. Я уверен, у каждого из нас внутри, под тремя замками, сидит безумный великан – это мы во весь рост, которых не покажешь другим людям, – и только его толчки и удары, что мы изредка слышим друг в друге, и спасают наши беседы от непроходимой банальности. Порция же слышит их постоянно, более того – она только их и слышит. Стоит ли удивляться тому, что у нее почти всегда такой вид, будто она не от мира сего?

– Наверное, не стоит. Но как же нам вернуть ее домой?

Сент-Квентин сказал:

– А как бы себя чувствовал Томас, будь он собственной сестрой?

– Я бы чувствовал себя тут как в бедламе. Мне хотелось бы отсюда сбежать и никогда сюда не возвращаться. Правда, я бы еще благодарил Бога за то, что родился женщиной и мне нет нужды отстаивать свою правоту по-мужски.

– Да, – ответила Анна, – но это все потому, что ты считаешь, будто быть мужчиной – непосильное бремя. Ты изо всех сил стараешься не получать от жизни никакого удовольствия. Даже если бы тебе повезло и ты родился бы не мужчиной, а Порцией, ты и тогда нашел бы, чем испортить себе настроение. Но Сент-Квентин не совсем это имеет в виду. Речь вот о чем: как нам поступить, чтобы ты – окажись ты сейчас на месте Порции – от нас бы не отвернулся?

– Как-нибудь очень просто. Как-нибудь без лишнего шума.

– Но, дорогой мой Томас, в наших с ней отношениях никогда не было ничего простого. Мы с самого начала действовали методом проб и ошибок.