Элизабет Боуэн - Смерть сердца [litres]

– Ладно, я бы, наверное, хотел, чтобы за мной приехал человек, который не примется читать мне великосветских нотаций. Пусть сердится, пожалуйста, сколько угодно – но никаких проповедей.

Томас замолчал и строго взглянул на Анну.

– Порция почти всегда добирается домой сама, – сказал он. – Но во всех остальных случаях – кто ее обычно забирает?

– Матчетт.

– Матчетт? – спросил Сент-Квентин. – Это ведь ваша горничная? У них хорошие отношения?

– Да, очень хорошие. Я знаю, что они вместе пьют чай, если меня нет дома, а еще – когда они думают, что меня рядом нет, – желают друг дружке спокойной ночи. Их беседы этим не ограничиваются, конечно, но я понятия не имею, о чем они говорят. А нет, впрочем, имею – они говорят о прошлом.

– О прошлом? – спросил Томас. – Это как? Почему?

– Они говорят об их великом общем прошлом – о твоем отце, естественно.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что они с ней не разлей вода. Их, бывает, не отличишь друг от друга. Какая еще тема – кроме любви, разумеется, – вызывает в людях такую одержимость? Такие разговоры всегда идут по нарастающей. Это транс, это порок, это своего рода отдельный мир. Порция, может, и стала оттуда в последнее время сбегать – из-за Эдди. Но Матчетт эту тему ни за что не оставит, это, если не считать мебели, ее raison d’кtre [50] Смысл жизни (фр. ). . И уж тем более она не оставит ее теперь, когда Порция живет с нами. Понимаешь, приезд Порции стал своего рода венцом всему.

– Венцом, надо же. Это правда? Все так и было? Знай я об этом, сразу бы уволил Матчетт.

– Ты прекрасно знаешь, что Матчетт прилагается к мебели. Нет уж, тебе по наследству достался целый мешок с котами. Матчетт боготворит твоего отца. Так почему бы Порции не узнать о своем отце от человека, который и его считает человеком, а не просто несчастным оскандалившимся стариком?

– А вот этого можно было и не говорить.

– А я раньше никогда этого и не говорила… Да, Сент-Квентин, в основном она общается с Матчетт.

– Матчетт… Это такая женщина в огромном каменном фартуке, которая, стоит мне пройти мимо, вжимается в стену, будто кариатида? Я вечно ее вижу на лестнице…

– Да, она вечно ходит вверх-вниз… Почему бы и не Матчетт, кстати?

– То есть мы перешли от «почему» к «почему бы не»? Ну а ты, Анна, что бы чувствовала?

– Будь я Порцией? Я бы презирала весь наш тесный кружок, всех этих людей, которые и себе жизнь испортили, и мне жить не дают. Я бы скучала – ох, как бы я скучала в этом нашем тайном обществе на пустом месте, где все то и дело друг другу подмигивают. Мне бы ни за что не хотелось знать, что все имеют в виду. И хотелось бы, чтобы кто-нибудь уже свистнул и все это прекратилось. Я бы хотела, чтобы меня заметили. Я бы презирала всех женатых, которые вечно ломают комедию. Я бы презирала всех неженатых, которые вечно осторожничают и обижаются. Я бы безумно, безумно хотела, чтобы ко мне относились с искренним чувством, и в то же время хотела бы, чтобы меня оставили в покое. Хотела бы, чтобы меня спрашивали о том, как я себя чувствую, и очень, очень хотела бы, чтобы меня принимали такой, какая я есть…

– Это что-то новенькое, Анна. Сколько тут дневникового, а сколько твоего?

Анна осеклась. Она сказала:

– Ты же спросил – будь я на месте Порции. Разумеется, это невозможно, мы с ней даже нельзя сказать, что одного пола. Нам с ней, может, и захочется начать все с чистого листа, но, боюсь, на это надежды мало. Я вечно буду ее обижать, а она вечно будет меня во всем винить… Ну что ж, Томас, значит, решено – посылаем Матчетт? Право же, надо было сразу об этом подумать и не перетряхивать все грязное белье.

– Решено – мы пошлем за ней Матчетт. Верно ведь, Сент-Квентин?

– О, разумеется…

Мы Матчетт пошлем за ней, Пошлем за ней, за ней, Пошлем Матчетт за ней В этот сумрачный…

– Сент-Квентин, ради бога!..

– Прости, Анна. Я что-то совсем не в себе. Очень рад, что все устроилось.

– Нужно еще все как следует обдумать. Что мы скажем Матчетт? И кто позвонит майору Брутту?

– Никто, – быстро отозвался Томас. – Будь что будет. Мы не тратим время на разговоры, мы делаем то, что нужно.

Анна поглядела на Томаса, ее лоб медленно разгладился.

– Ну хорошо, – сказала она. – Тогда я скажу ей, чтоб сходила за шляпой.

Матчетт сказала:

– Да, мадам.

Она не сдвинулась с места, пока Анна не вернулась в столовую. Затем, грузно ступая, стала подниматься по пустынной лестнице – на втором пролете она уже развязывала фартук. Она остановилась, отворила дверь в комнату Порции и быстро огляделась в полумраке. Одеяло на кровати было откинуто, ночная сорочка лежала поверх него, но сама комната, казалось, никого не ждала. Пустая комната принимает такой вид ближе к ночи – словно бы здесь в одиночестве умер день. Матчетт, одной рукой придерживая завязки фартука за спиной, включила электрокамин. Распрямившись, она выглянула в окно: под небом стройно торчали металлически-зеленые верхушки деревьев, парк был еще открыт. Затем Матчетт отправилась дальше, наверх, в свою комнату, которой, кроме нее, никто не видел.

Когда она спустилась – в шляпе и темном пальто, с черными замшевыми перчатками в руках, зажав под мышкой сумочку из мягкой кожи, – Томас уже ждал ее в холле, придерживая открытую дверь. Он беспокойно выглядывал ее на лестнице. На улице ждало такси с включенным счетчиком – оно стояло вплотную к ступеням, поэтому казалось, будто что-то тикает в холле.

– Такси за вами приехало, – сказал Томас.

– Благодарю, сэр.

– Давайте-ка я дам вам денег.

– Моих вполне хватит.

– Ну хорошо. Тогда садитесь.

Матчетт уселась в такси, захлопнула за собой дверцу. Она разогнула спину, бесстрастно глянула в одно окно, в другое, а затем расправила перчатки и принялась их натягивать. Сквозь стекло она видела, как Томас дает какие-то указания таксисту, затем такси всхрапнуло, завелось и загромыхало по улице.

Матчетт не только застегнула перчатки, но и разгладила их так, что не осталось ни единой морщинки. Это занимало ее до самой середины Бейкер-стрит. Но вдруг она дернулась, будто ее ударило током, замерла и, сцепив руки, сказала вслух:

– Хотя, если подумать…

Она взволнованно поглядела сквозь стекло на затылок водителя. Затем, поставив сумочку на сиденье, подалась вперед и попыталась сдвинуть стеклянную перегородку, но перчатки только скользили по ней.

Водитель пару раз дернул головой. Но светофор был против него – он притормозил у обочины, сдвинул перегородку и услужливо высунулся к Матчетт:

– Мэм?

– Послушайте, а вы знаете, куда ехать?

– Куда он сказал, так ведь?

– Ну, если знаете, то знаете. Меня только потом не спрашивайте. Это не мое дело. Это вы должны знать, как ехать.