Георгий Гулиа - Три повести

— Нет, нет, незачем…

— Понимаю, красавица. На днях получаю импортные шерстяные кофточки. Разрешите оставить для вас…

Он осмотрел меня, как профессиональный портной.

— Ну что ж…

— Вам, дорогая, нужен сорок восьмой размер в талии, а повыше — пятидесятый. Отличный размер! Надо подобрать.

Мне кофточка нужна была до зарезу, и я не обращала никакого внимания на дурацкие шуточки Романа.

Я сказала ему, что зайду через денек-два, и заторопилась к себе домой. Не шла, а летела, словно чувствовала, что меня ждет мамино письмо.

Да, меня ждало письмо!

Я не сентиментальна и все же на радостях расцеловала его. Нет, нам только кажется, что нас, взрослых, уже не соединяет больше жизнетворная пуповина с матерью! Я весь вечер читала и перечитывала письмо. Длинное, хорошее, теплое мамино письмо… И чего только не было в нем! Все сведения о моих друзьях, все, что касается соседей.

В конце письма две папиных строчки… Милые, хорошие строчки! Сдержанные. Мужские…

В эту ночь спала блаженнейшим сном праведника.

К моей старушке приехал сын. Она молится на него. Считает его большим человеком, совершенно не представляя себе, где и кем он работает. «Большой человек», — и этого для нее достаточно.

Сын оказался симпатичным человеком лет тридцати пяти. Он сказал, что работает инженером на Сухумской гидроэлектростанции.

— Сладкий, как сахар, — с умилением говорит старуха о своем сыне.

Во всяком случае, могу засвидетельствовать, что он крайне внимателен к ней. Периодически присылает через своих знакомых посылки и деньги. Она часто показывала мне его фотографии. На одних он изображен солдатом, на других — в гражданском костюме…

Сын приехал поздно ночью, а утром постучался ко мне.

— Можно вас пригласить на завтрак? — спросил он.

Худой, высокий, с лицом мексиканца: черные волосы с боковым пробором, усики, и смуглое лицо, и костюм по последней моде. Инженер чуточку картавил, и это даже шло ему.

— Вы — Нурбей Ясонович, — сказала я уверенно.

— Верно. А я знаю только ваше имя. Мама не признает отчества.

— Мое отчество — Андреевна, но ничего не буду иметь против, если вы его опустите.

— Отлично!.. Так вот, Наташа, давайте завтракать.

Старуха была вне себя от радости. Она носилась между домом и кухней с тарелками, ложками, вилками…

— Я рад, что мама теперь не одна, — говорил инженер за столом. — Не знаю, приятно ли вам здесь, вернее, удобно ли? После города трудно привыкать к деревенскому житью-бытью…

— Я довольна, — сказала я.

— А я не очень. Представьте себе: рожден я в этом самом доме, бегал по этой самой росной траве, гонял буйволов, а приезжаю сюда как в заброшенный край. Недостает водопровода, освещения, ванной. Понимаете?

Он положил на мою тарелку полкурицы. Я запротестовала. Не обращая на это внимания, подлил помидорного сока, придвинул ко мне мамалыгу. На столе появилась даже картошка.

— Это сюрприз, — сказал инженер. — Жарил ее лично я. И привез ее тоже я лично. Вы любите картошку?

— Очень.

— А теперь — ваше здоровье!

Мать сидела и смотрела на нас блестящими от счастья глазами. Он ел торопливо, а потом, словно спохватываясь, откидывался на спинку стула и продолжал беседу.

— С утра, Наташа, я был занят чудными мыслями. Каждый раз, когда приезжаю сюда, узнаю: то одного из соседей нет, то другого… Умирают люди. Физический закон! А я никак не могу привыкнуть к этой мысли. А вот скоро недосчитаются и меня.

— Ну, почему же скоро?

— Двадцать лет. Тридцать. Пусть сорок! Разве это не скоро?

Он поднял стакан с вином. Высоко поднял.

— Иногда, Наташа, я боюсь смерти. А вы?

Я призналась, что мне и в голову не приходила мысль о смерти.

— Пью за вас! — крикнул он. — Не подумайте, что я пессимист. Но я ненавижу вечно улыбающихся оптимистов. О смерти думать надо!

— Почему?

— А так, для порядка. В этом доме умер отец. А мне казалось, что он будет жить вечно, веселый и здоровый. Я воевал. О смерти не думал. Теперь же, потеряв отца, призадумался. И очень крепко.

— Это возрастное, — пошутила я.

— Возможно… Мне хочется пить. Вчера мы тут с друзьями малость не допили.

— Как? Вы были здесь с друзьями?

— Да. Чтобы не тревожить вас, мы устроились на кухне.

— Спасибо! — сказала я. — Мысленно поднимаю за вас бокал.

Старуха принесла фасоли. Сын от радости зааплодировал, как на стадионе. И вскоре бил себя ладонями по губам, пытаясь потушить перечный пожар. Но тут же обратился к более верному средству — вину. И тогда немножко успокоился.

— Скажите, Наташа, что делается в школе?

— А что?

— Да нет, просто так. Перестройка, говорят…

Я рассказала о школе более или менее подробно, растолковала суть перестройки, о которой он знал только в общих чертах из газетных статей…

— Это хорошо, — сказал он. — Мы из наших детей воспитывали неженок. Это ужасно. Надо, чтобы они засучили рукава с детских лет. Не знаете, кто сейчас работает в отделе народного образования?

— Сейчас нет такого отдела. Есть отдел просвещения.

— Это одно и тоже… Гунба?

— Кажется.

— Мой товарищ! Вместе сидели за одной партой. А ваш директор поймал свою жену?

— Разве он охотник?

Инженер уставился на меня.

— Я вас обидел? — спросил он.

— С чего вы это взяли?

— Просто предположение. Как всякий мало-мальски наблюдательный человек, я кое-что примечаю в своих собеседниках. — Он заговорщически понизил голос: — Имейте в виду: человек он интересный. Уверяю вас! И в какой-то степени несчастный. Я все-таки стою на том, что жену следует брать некрасивую, но умную. Красивые всегда найдутся. Чужие.

— Эта пошлая теория стара как мир, — заметила я. — Спорить по этому поводу мне кажется делом бесполезным.

Инженер не согласился со мной: дескать, на то и дан язык, чтобы спорить…

— А вы знаете, что сказал о языке один писатель? Мы два года учимся говорить для того, чтобы шестьдесят лет держать язык за зубами.

Инженер расхохотался:

— Здорово сказано! Чьи это слова?

— Кажется, Лиона Фейхтвангера.

— Да, знаю такого писателя… Где он теперь?

— Умер.

— Видите, опять смерть! Давайте выпьем за то, чтобы подольше не появлялась эта злодейка на нашем пороге.

Настроение у меня было хорошее. Я ела не спеша, в свое полное удовольствие, благо день был воскресный.

После завтрака инженер занялся хозяйством. Ходил по двору, присматривался то к плетню, то к дому.

— Доложу вам, Наталья Андреевна, — сказал он, — что хозяйство приходит в упадок. Плетень надо ремонтировать. Крышу тоже. На нее уйдет не менее трех тысяч дранок… Я предлагаю маме переехать ко мне, в город. В квартире есть газ. Есть ванна. Уговорите ее.

Старуха погрозила ему пальцем. Она ни за что не переедет в город. Там очень большие дома и очень шумно. Там нет леса. Что делать в городе? Разве там воздух? Там душно, как в тесной каморке. Зимой в городе нет снега, а здесь он как вата — белый, сухой!