Георгий Гулиа - Три повести

Я уселся на скамейку, прислонившись спиною к ветхому штакетнику. Для меня было сущим блаженством сидеть вот так, совершенно бездумно, и глядеть на море — абсолютно чернильно-черное, только в самой середине бухты прорезанное желтой лунной тропинкой.

— Молодой, а уж сиднем сидите все дни, — заметила Анастасия Григорьевна. — Вам, должно быть, тридцать?

— Шутите, Анастасия Григорьевна.

— Шучу? С чего бы это? У меня на языке всегда то, что думаю. Всегда. Всю жизнь. И всю жизнь через это самое несчастная… Неужели тридцать пять?

— Угадали.

— Все равно не много.

— Седина уже…

— Это пустое все. Тридцать пять — даже не средина жизни. С чего это вы так устали? Неужели от этих самых книг?

— Всего-навсего от газеты.

— Что же вы, все пишете и пишете?

— Почти…

— И так — всю жизнь?

— Да, почти, если не считать того, что могу ослепнуть. Или с ума спятить.

— Не ослепнете. И в уме останетесь, — жестко проговорила хозяйка. — Крестьянин и тот не часто слепнет, а земляная работа — самая тяжельшая… А писать хоть и не просто, но и не очень мудрёно. Ежели, разумеется, писать чтó видишь, а не сказочки выдумывать из головы.

Я улыбнулся: довольно-таки востер язычок у Анастасии Григорьевны. А если посмотреть поглубже, то и желчи немало. Она кажется рассерженной. Но на кого и почему она сердита? Я заметил про себя, что этот вопрос необходимо выяснить. Просто так. Из журналистского любопытства…

А звезды наверху сверкают во всей своей ослепительной белизне. Точнее — голубизне. В комнатке темень, — выключил сорокасвечовую лампу. А в узкой потолочной щели небо еще темнее. Если слегка приподымаю голову, то вижу новый рой звезд. Если опускаюсь на подушке ниже, упираясь ногами в стенку, то в поле моего зрения еще какая-нибудь тысяча звезд. Прекрасный наблюдательный пункт. Отсюда я, пожалуй, могу следить и за полетами наших спутников. И недаром вообразил себя звездочетом. Не думаю, чтобы в Древнем Вавилоне мои самодеятельные братья находились в более удобном положении в моменты наблюдений за далекими светилами.

Черт возьми, слово «далекое» — не совсем точное слово. Определение «бесконечность» — тоже умозрительно, причем настолько, что и нельзя представить себе. Когда дело имеешь с космосом, художественные образы блекнут. Вероятно, от гигантских масштабов.

Прошлой ночью я тоже лежал вот так и глядел вверх. Моя фантазия работала довольно четко. Вообразил себя совершенным бобылем. И мысленно принялся искать тех, кто бы смог приветить меня на далеких планетах, буде полечу туда. И когда я попытался достичь Эпсилона Эридана, Тау Кита или какой-нибудь другой предположительно обитаемой планеты — мне вдруг стало жутко. Дорогие товарищи, ведь пустыня же вокруг, да такая, что Сахара по сравнению с ней кажется сущим оазисом. Вот какие дела!..

Шарик снова возвращает меня к делам земным. А точнее — к скурчинским. Он старательно обнюхивает давно знакомую плоскость глинобитной стены с зеленым покровом саскапарели и делает свое дело. Этот песик настолько пунктуален, что я могу сказать, не глядя на часы: сейчас ровно полночь… Беру таблетку нембутала и проглатываю ее. Запиваю сладким холодным чаем. Один знакомый врач сказал буквально следующее: лучше наладить сон хотя бы при помощи снотворного, чем ночь промучиться без сна. Я следую этому совету довольно скрупулезно и не превратился в наркомана, как это предсказывали иные друзья. Чтобы избежать придирок Минздрава, могу пояснить: снотворными не злоупотребляю…

— Чем вы занимаетесь, что так выдохлись? — спросила Анастасия Григорьевна, когда узнала про мою бессонницу. — Даже от сна таблетки пьете.

— Я же сказал вам: сотрудничаю в газете.

— Что же с того?

— Пишу.

— Так это разве так трудно?

— Я бы не сказал. Но и не очень легко.

— Что же вы, больше на одном месте сидите?

— Скорее, наоборот. За неделю до того, как приехать сюда, я находился почти на Северном полюсе. Прямо на льду.

— Что ж вы туда, пешком ходили?

— Кто же в наше время пешком отправляется на Север? На самолете, конечно!

Она призналась, что никогда не согласилась бы сесть в самолет. Эти вертолеты, которые летают чуть не задевая печные трубы, тоже страшные: вроде непонятных кузнечиков. Нет, родная землица куда ближе и милей!

— А почему вы без жинки приехали? — неожиданно спросила она.

Анастасия Григорьевна интересуется этим не впервой. Мне кажется, что ей очень хочется подловить меня на лжи. Но это не удается: я говорю чистую правду.

— Видите ли, Анастасия Григорьевна, нет у меня жены. Ее и не было. Так сложилась жизнь. Те, кто нравится мне, за меня не идут, те, кому я по душе, вроде бы мне не подходят.

— Привередлив, что ли?

— Не сказал бы.

— А что же это такое? Можно сказать, не молодой, а семья побоку. Это как же? Всякий мужчина жениться обязан, в хомут полезть. И эту жизню спробовать. А то что же это: одни маются, а другие — ягодки срывают, в свое полное удовольствие?

Пытаюсь пояснить, что никаких ягод не рву, а просто существую, как велит судьба. Тем более что с головой ушел в любимое дело. Газета для меня — и семья, и жена, и дети.

— А что за фифа у вас?

— Где же.

— А в комнате.

— Вы имеете в виду статуэтку?

— Каменная такая…

— Видите ли, Анастасия Григорьевна, это копия со знаменитой скульптуры египтянки Нефертити.

— Ваша знакомая?

— Что вы! Она жила чуть ли не четыре тысячи лет тому назад.

Она усмехнулась. Поправила косынку.

— Вы, право, чудной, — сказала она.

На следующий день хозяйка явилась, чтобы подмести комнату. И долго не спускала глаз с гипсовой царицы.

— Она улыбается? — спросила она.

— Чуть-чуть.

— Камень-то камень, а словно живая. Губы у нее немного бесстыжие.

Я повернул Нефертити так, чтобы «в три четверти» была к нам. Египтянка таинственно улыбалась, уверенная в своей женской силе. Ее тонкая шея была словно колонна в священном храме: изящно поддерживала великолепную сокровищницу таинственных гор.

Моя хозяйка рассматривала гипсовую египтянку, как живую, словно гостью, которую неожиданно застала со мной. Может быть, завидовала ее молодости, ее уму, ее чудо-носу и чудо-губам?..

— Скуласта больно, — заключила не без тайного злорадства Анастасия Григорьевна. — Словно калмычка.

— Не сказал бы, — возразил я.

— Разве это не скула? — она тронула пальцем одну щеку, потом — другую. — Вы этот камень всюду таскаете с собой?

— Нет. Только сюда привез. На отдых.

— Чудно!

— Я просто люблю ее.

— Вам жениться надо. Вот что!

Я расхохотался. Это ее немного обидело. Анастасия Григорьевна заявила, что пришла убирать комнату и было бы не плохо, если бы я вышел во двор. На чистый воздух.