Георгий Гулиа - Три повести

Летом княжеская семья питалась только цыплятами и пила горную ключевую воду, которую таскала на себе в бурдюках дворцовая челядь. В самую знойную пору князь выезжал в одну из своих деревень. Город имел дурную славу: нездоровый климат, лихорадка. Окраины города утопали в сплошных болотах.

В восточной части Сухума, именуемой Тубун, брала начало древняя стена — гордость горожан. Она начиналась у самого моря и поднималась в горы, растянувшись почти на сто верст.

На причалах в давно прошедшее время грузились всяким добром корабли заморских стран. Здесь стоял большой город Диоскурия. Сюда, к сердцу Колхиды, устремлялись многочисленные враги, которые быстро расправились с городом и его населением. В конце концов Диоскурия, покинутая людьми, поросшая травою, сделалась жертвою волн и оказалась на дне моря. И только могучая древняя стена напоминает потомкам о былой славе предков.

Сухум пережил на своем веку нашествие греков, римлян, византийцев. Но самым страшным было владычество султанских орд. Вот как определила народная молва те черные годы: «Словно кончился день, словно мир обратился в огромное дупло, в котором и сыро, и тесно, и темным-темно…»

Султаны установили в стране разбойничьи порядки. Они узаконили работорговлю и в этот злодейский промысел втянули большинство местных князей и дворян.

Вся прибрежная полоса оказалась под пятою турецких пашей, и земля, некогда именовавшаяся Золотой, стала называться теперь Долиной Слез. Народная память сохранила до наших дней незабываемые картины человеческого горя. Турецкие султаны преднамеренно и хладнокровно уничтожали непокорных. От многих племен и народов сохранились только наименования. Паши попытались искоренить древнюю религию края — христианство. Старинные храмы и монастыри, возведенные талантливыми строителями, приводили захватчиков в бешенство.

К концу восемнадцатого века султанская власть на Черноморском побережье Кавказа пошатнулась. Россия нанесла султанам ряд сокрушительных поражений. Победы Суворова в Молдавии, при Рымнике и, наконец, взятие крепости Измаил надломили хребет Порты. Знаменитый адмирал Федор Ушаков разбил турецкий флот в сражениях при Тендре и при Калиакрии.

Победы русского оружия окрылили народы Кавказа, укрепили веру в конечную победу над ненавистным султаном.

Близилось завершение вековой борьбы против султанов, тяжесть которой очень долго испытывали на себе Грузия и Армения.

И в Абхазии население бралось за оружие. Горцы все больше убеждались в том, что только в смертельной схватке с султанской Турцией можно сохранить честь и достоинство, и народ в такой схватке понесет меньше потерь, чем в рабской жизни под господством янычаров…

Такова, в двух словах, была обстановка, когда владетельный князь Абхазии Келеш Чачба обратился к России с просьбой о покровительстве.

В те времена, когда народу Абхазии угрожали физическим истреблением янычары, просьба о покровительстве, обращенная к России, была верным выходом из бедственного положения.

Обращаться к России — значило бросить вызов султану. И старый Келеш решил взбунтоваться. Вскоре ему представился случай открыто выразить неповиновение Стамбулу: из Самсуна бежал Таяр-паша, обвиненный султаном в государственной измене. Он прибыл в Сухум в поисках убежища. Келеш принял его как гостя и помог перебраться в Россию. В письме по этому поводу Келеш просил царского наместника на Кавказе «в случае могущего последовать от Порты Оттоманской притеснения, не оставить… своей помощью и защищением».

В Петербурге хорошо знали, что князь Келеш почти всю жизнь служил турецкому султану, что слова его порою расходятся с делом. Но было известно также, что не мог Келеш до поры до времени выступить против могущественного султана, что Келеш действительно попал в немилость и турки будут мстить строптивому князю, что князь тайно вернулся к исконной вере дедов — христианству. Поэтому стремление Келеша найти себе сильного покровителя было вполне понятно.

Сухумцы горячо восприняли крутой поворот во внешней политике князя, ибо этот поворот соответствовал их чаяниям. Возмущение простолюдинов предвещало грозу и вызывало в султане самые серьезные опасения. Турко-фильская партия развернула борьбу. Эту борьбу возглавил княжич Аслан, в свое время изгнанный из страны как противник Келеша…

Двое молодых людей приглядывались к маленькому, вымокшему под дождем городу. В темноте они не слышали ничего, кроме рева утихающей бури. Они только что сошли на берег…

Легко сказать — сошли! Их просто-напросто выбросило могучим накатом волн, и плоскодонная шлюпка разлетелась в щепы. Одна из злополучных бочек подлетела кверху, и, падая, так хватила Мамеда по голове, что турок растянулся на камнях.

Не в пример древнему завоевателю Карфагена, нашедшему в себе силы подшутить над собственным падением, Мамед, как щенок, заскулил от боли и обиды.

Берег был пустынен — песок, да галька, да набегающие цепи бешеных волн. Город встретил таинственных путешественников неприветливо: туман и дождь, холод и слякоть… И к тому же эта дурацкая бочка… Не дурной ли это знак?..

Прежде всего — обсохнуть, обогреться. Нет, они не пойдут к Кучуку-эффенди. Это вызвало бы подозрения. Лучше держаться поближе к простому люду — вот что необходимо в их положении.

Аслан после небольшого раздумья направился к древней стене, маячившей в пелене тумана. Мамед последовал за ним. Они шли торопливо, удаляясь от рычащего моря…

Домик Бирама Айба был пристроен к толстой стене, выложенной две тысячи лет тому назад. На заднюю стенку не пришлось тратить досок, которые были дороги: покупать их приходилось в княжеском лесу. Однако нельзя сказать, чтобы эта изворотливость принесла бедняку Бираму большую пользу. Не от постоянной ли сырости страдала костной болезнью хозяйка? Эта болезнь и свела ее в могилу раньше срока…

Внутреннее убранство жилья неприхотливо: тяжелый, грубо сколоченный стол, две скамьи, нары вдоль стен да большой сундук. Фелюга, неводы и прочие ловецкие принадлежности хранились под навесом около домика. Их стерегла лохматая овчарка, умная, как человек (так казалось хозяину). Звали овчарку Кремень, ибо норовом она была тверда, как горный камень.

Бираму шестьдесят лет — возраст для рыбака почтенный. Старик подобен высокой скале, источенной водой и ветрами; такая скала еще долго будет украшать собой берег. Бирам поседел, а кожа с годами потемнела, высокий лоб густо покрылся морщинами, брови побелели. Вид его невольно вызывал образ мудреца, познавшего в тяжелом труде горькие испытания жизни.

Даур — сын Бирама. Ему двадцать лет, стан у него девичий — тонкий и гибкий. Двадцать лет — чудесный возраст, когда сила бьет через край и ищет себе достойного применения, когда мышцы не знают усталости, и сердце полно необузданных дерзаний.