Георгий Гулиа - Три повести

Я часто думаю, друзья мои, об этом возрасте. И знаете ли вы, что приходит мне в голову? Я говорю себе: что, если бы в двадцать лет обладать хоть четвертой частью того опыта и той осмотрительности, которыми владеет человек в сорок? Сколько великолепных талантов получило бы человечество! А сколько их глохнет только потому, что не все умеют по-настоящему распорядиться собой именно в ранние, молодые годы!

Взять хотя бы Даура. Ну, чем он не молодец? На коне скачет быстрее ветра, стреляет из кремневки без промаха, храбр, статен, здоров. Недаром князь взял его в свою охрану и недаром благоволит к нему. Человек, умеющий ненавидеть врагов своих и врагов своего народа, человек, безгранично любящий свою землю, — таков Даур.

Но как жалко, друзья мои, как обидно, когда человек вдруг теряет ясность в мыслях и во взгляде — словно шоры у него на глазах. Не миновала Даура сердечная болезнь: полюбил он прелестную Саиду, приемную дочь купца Кучука-эффенди, торгующего в городе шелками и шерстью. Но дело, разумеется, не в том, что полюбил, а в том, что полюбил слепо, безрассудно… Вот я и говорю: немного бы опыта в его двадцать лет, чуточку бы осмотрительности…

Отец удивлялся, глядя на сына: откуда столько огня и живости? А главное, откуда эта бешеная страсть? Как и многие старые отцы, Бирам почти позабыл собственную молодость и свои поступки тех лет, поступки, которые тогда не казались ему странными… Счастлив человек, который до конца своих дней в какой-то мере сохраняет ощущение молодости или во всяком случае не забывает пору, когда он сам любил и страдал, мечтал и ошибался, — да попросту был молод и нетерпелив!..

Я бы не сказал, что горячее чувство молодого человека к Саиде — только любовь. Нет, не только любовь, но и жалость, сочувствие горькой доле девушке. Купец, когда речь заходила о Саиде, говорил словно невзначай: «Моя приемная дочь». Иные любопытные знали и побольше: Саида — юная аравитянка, купленная Кучук-эффенди на невольничьем рынке. Пленница в руках купца! Эта мысль сводила с ума Даура, поклявшегося во что бы то ни стало освободить Саиду. Но все дело в том, что…

Однако не будем торопиться с пояснениями, ибо история эта не так уж длинна.

Всю ночь скулил Кремень, а это, как известно, дурной знак. Бирам не раз пытался унять его. Пес, должно быть, боялся грозы.

Под утро Бирам развел огонь в камине и, кряхтя, улегся снова. А незадолго перед тем он видел сон. Трудно рассказать, что именно приснилось старику, ибо, как только явилось сознание, сон развеялся, словно утренний туман, оставив приятный осадок на душе. Но кое-что припоминается. Годы молодости… Первые радости… Светлый мир, высокое небо и песня детства.

Но ничего определенного, осязаемого, как это бывает в иных снах… Да, чудны порою стариковские сны!

Бирам глядит на свои руки: смуглая сухая кожа, вздутые синие жилы. Неужели старость? Он прислушивается к биению собственного сердца… Кажется, еще вчера он бегал мальчиком. «Как торопится время», — думает Бирам и, точно нуждаясь в подтверждении этой мысли, переводит взгляд на сына.

Даур спит на нарах. Его прямой нос четко вырисовывается на фоне потемневшей от времени дощатой стены. Сын укрыт буркой. Одежда — потертая черкеска, батистовый архалук, шерстяные ноговицы — по-военному сложена на скамье. Молодой человек дышит ровно, его могучая грудь спокойна…

Снова скулит собака, дождь настойчиво постукивает по кровле. Ветер тормошит неплотно пригнанную дверь. Слабый свет проникает в окно. В стене верещит сверчок. Но над всеми ночными звуками господствует глуховатый рев моря.

Раннее утро, полумрак да горящая трубка — чудесная обстановка для размышления. Но не кажется ли вам, что именно в такой обстановке мысли обычно тяжелеют? Вот призадумался Бирам над своей жизнью, и показалась она ему дымом от трубки, который тает в воздухе, не оставляя после себя и следа. Он попытался заглянуть в будущее, и оно представилось ему мрачным, обагренным кровью, озаренным пожарищами, безысходным…

Вдруг прервалось полудремотное состояние, в которое завели Бирама печальные мысли: Кремень захлебывался в хриплом лае, и кто-то стучался в дом.

— Хозяин, хозяин! — послышалось за дверью.

Проснулся и Даур. Он вмиг оделся и, на всякий случай прихватив кремневку, вышел в тесную прихожую, отпер дверь и благоразумно отошел назад.

— Доброе утро… — сказал незнакомец, стоявший на пороге.

— Входи, — пригласил Даур, разглядев насквозь промокшего человека.

— Я не один…

— Входите, входите…

Аслан и Мамед — это были они — не заставили упрашивать себя. Они прошли в комнату, обозначив свой путь мокрыми следами по полу.

Бирам, успевший одеться, радушно приветствовал гостей. Он засветил коптилку — льняной фитиль в глиняной чаше, наполненной рыбьим жиром.

— Хозяин? — коротко справился Аслан.

— Да, — ответил старик.

— А это твой сын?

— Он самый…

— Огонь очень кстати, — сказал Аслан, легко переводя разговор. — Нельзя ли раздуть его посильнее?

Даур поставил кремневку на прежнее место и, немного помедлив, принялся раздувать огонь в камине. Сказать по правде, ему не очень-то понравился развязный тон гостя. «Таких надо осаживать», — сказал про себя Даур.

— Мамед, — обратился Аслан к своему спутнику, — присаживайся поближе к огню.

Однако Мамед не нуждался в приглашении: он разделся чуть ли не донага и принялся сушить одежду у камина.

Отец и сын не торопились выяснить, что за люди их гости, откуда и куда держат путь, — это было бы не совсем прилично. Сами же гости пока не считали нужным представляться хозяевам, хоть это было еще неприличней. Видимо, пришельцам не до церемоний.

«Странные гости», — подумал Даур.

Он внимательно пригляделся к их одежде. Штаны молодых людей были собраны у пояса в многочисленные складки: словно широченные мешки стянули тесьмой. Такие штаны носят только турки, это ясно. И Даур нахмурился.

«Откуда они? — думал молодой человек, рассматривая гостей исподлобья. — Ежели они потерпели бедствие, то об этом следовало бы сказать еще за порогом… А ежели они явились из-за моря к Дауру Айба с недобрыми мыслями, то они слишком самонадеянны и их следует прогнать, как паршивых собак… Как видно, у них есть причины скрываться от людей».

Даур потуже затянул пояс из сыромятной кожи. Отец уловил это движение и угадал, что творилось в душе сына, вспыльчивого, как архангел (в представлении скромного рыбака эти небожители почему-то отличались особенно горячим характером). Словно без всякого умысла, отец проговорил:

— Да, оскудел дом старого Бирама Айбы…