Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

— Зурабу Хидурели придется признаться в преступлениях. Оформим его арест, пока он не скрылся. Хотя, думаю, он этого не сделает. Тем более что прошел слух, будто Зураба Хидурели назначают директором института.

— Я об этом не слышал, но профессора Узнадзе этот мерзавец загубил: обвинил его, разумеется, заглазно, в самоубийстве Саджая, якобы профессор вынудил Саджая на этот шаг. Если бы не Джумбер, вполне вероятно, что следствие не сумело бы установить виновность Хидурели.

— И подручные Хидурели пойманы, они рассказали все, так что не отвертеться теперь негодяю.

— Из дневниковых записей Саджая очевидно, что у него и мысли не было кончать с собой, а вот испытать на себе препарат — да. Так что обвинить профессора в смерти Саджая не удастся.

— Почему Зураб Хидурели преследовал Джумбера — понятно, но чем мешал ему Саджая? — недоуменно вопросил Темур.

— Зависть, тщеславие, алчность — вот что определяло поступки Зураба Хидурели. Он решил завладеть результатами исследований профессора Узнадзе и его ассистента, затем занять пост директора НИИ. Он исполнил свой замысел: в стакан с препаратом, который собирался принять Саджая, добавил яду. Вполне возможно, что Саджая поделился своим намерением с Хидурели, и тот проследил за ним, оказавшись рядом в злополучный вечер.

До предела взвинченный Зураб Хидурели гнал машину на предельной скорости. Рядом с ним сидела женщина, белолицая, с разбросанными по плечам волосами, и беспричинно смеялась. Ее возбужденный звонкий смех так и подхлестывал Зураба. Стремительно одолевая изгибы дороги, машина скоро въехала в Цхнети [11] Цхнети — дачная местность рядом с Тбилиси, расположенная значительно выше города, и поэтому в самый сильный зной там царит прохлада. .

— Знаешь, чем ты пленяешь меня, Зураб? Своим юношеским пылом, и вообще — ты юноша!

— Конечно, мне всего двадцать лет!

— А мне — шестнадцать, — она засмеялась.

— С чего ты запел печальную песню?

— С того, что она созвучна состоянию души и настроению. Послушай: «Неужели оставишь, — как мне жить без тебя. Сам оставлю, уйду, раз не любишь меня… — пропел Зураб и печально улыбнулся. — Провиденье терзало, не давало мне сил бремя тяжкой печали нести через жизнь».

— Ты не в духе, Зураб! Что тебя расстроило? — Женщина посерьезнела.

— Ничего, грустная песня навеяла грусть.

— Не скрывай, ты чем-то расстроен.

— Любишь меня? Горько мне, Элеонора, мне кажется, что я всеми покинут, не вижу родной души, никому не нужен, забыт.

— Замолчи, бессердечный! Как ты можешь так говорить! Я стольким поступилась ради тебя, а ты…

— Хочешь сказать, что мы чем-то поступаемся ради друг друга?

— Ты — нет, а я женщина и без тебя счастья не представляю.

— Извели меня мысли, Элеонора! К черту трезвый, ясный ум! Хочу окунуться в хмельной дурман, забыться, любовь моя! А какая еще радость в жизни?! — Зураб вкатил машину в просторный двор, остановился у коттеджа, среди сосен. — Приехали, дорогая!

После городской духоты приятно освежал прохладный горный ветерок. В одном окне — там была спальня — Зураб увидел свет и с досадой подумал, что забыл выключить его в прошлый свой приезд. Взбежал по невысокой лестнице.

Элеонора спокойно последовала за ним.

Подойдя к спальне, Зураб прислушался — на всякий случай, нет ли там кого.

Ниоткуда ни звука.

Он уверенно потянул на себя дверь и окаменел.

— Что с тобой?! — Элеонора заглянула в комнату и тоже застыла, потом резко повернулась и устремилась во двор.

За круглым столом сидели в обнимку Пация и тот самый Авто, которого после возвращения из Алжира Зураб, по совету жены, принял на работу в институт младшим научным сотрудником. Все еще не веря своим глазам, Хидурели дико закричал: «Пация!» — и подскочил к ней, сам не зная зачем.

Авто взмыл со стула и махнул через окно во двор.

— Прости, не убивай! — завопила Пация, кидаясь мужу в ноги, заламывая руки. — И ты ведь не святой! Всю жизнь обманываешь, развлекаешься с кем хочешь! Ты сам виноват, что я тут! Прости ради Бакура и Натии!

Но Зураб только плюнул и, оттолкнув ее, слетел по лестнице, сел в машину.

Не думая, куда поедет, включил газ, машина рванулась с места — безудержно понеслась по шоссе.

«Это конец! Все пошло прахом! Попраны честь, достоинство, семья! Горе вам, Бакур и Натия, нет больше семьи, опозорила нас мать!»

Неслась машина, и в густых сумерках на Хидурели мрачно смотрели высоченные сосны и ели.

Сердце клокотало. Ярость захлестывала и доводила до умопомрачения. Нестерпимо и непоправимо было то, что совершила Пация, никогда, никогда не простит он ей оскорбления! Опозорила его!..

Мчится машина. «Куда спешишь, Зураб?! Куда несешься? К кому?»

Да, в самом деле, куда? К кому? Нет у него больше семьи! Не дожидается его дома любящая жена! Любящая?.. А сам-то ты любил ее? Нет… Себе не солжешь. Обманывали друг друга, притворялись. И как смешны были в глазах людей! «Бедная моя Пация, я виноват во всем! Я погубил тебя! Сам толкнул на позор своим безразличием! Не исправить положения, не спасти семью, запятнали мы ее, ославили! Сами сделали себя посмешищем! Я сам себе противен и мерзок! Сам себя обесчестил!»

Взбудораженный горькими мыслями, он не заметил, как и когда въехал в город, с бешеной скоростью промчался по проспекту и свернул на узкую крутую улочку. Машина безудержно понеслась вниз. Взгляд уловил фигуру человека посреди улочки — дворника с метлой… Зураб резко повернул руль, и машина влетела на тротуар, врезалась в стену…

Дворник подбежал к разбитой машине и, прежде чем она загорелась, выволок из нее Зураба Хидурели…

Дворник скинул свой старенький пиджак и осторожно уложил на него пострадавшего, потом побежал к телефонной будке, набрал номер милиции.

— Дворник Азиз говорит, тут «Волга» врезалась в стену, человек покалечен. Я узнал его, начальник. Это врач Хидурели. Помрет, наверно, пока приедете.

В Гагре стояла жара.

Мигриаули, завершив дела, подумал наконец об отдыхе и приехал по путевке в санаторий «Тбилиси».

Утомленный дорогой, разморенный жарой, Джуаншер, получив комнату, сразу лег отдохнуть и тут же уснул. Проснулся он к вечеру. Он вышел на балкон и замер — перед ним алело море, дугой прилегавшее к берегу, пылало в лучах закатного солнца. Зыбкая гладь воды манила неодолимо. Не выдержал соблазна, собрался и поспешил вниз.

— Кого я вижу! Так и знала, что приедешь! — К нему устремилась Кетеван.

— Не может быть! — рассмеялся Джуаншер, не скрывая радости.