Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

— Почему?

— Я только вчера надумал сюда ехать! Пошли к морю, Кетеван, мечтаю окунуться!

— Не стоит вечером купаться, плохо будешь спать.

— А если не искупаюсь, вовсе не усну! Не хочешь — не заставляю.

— Тебе безразлично?!

— Ты сама ко мне безразлична! Ни разу не позвонила, думаю — не нужен я ей…

— А ты звонил?

— Я приходил к тебе, только войти не решился, постоял у дома. Не было уверенности, что обрадуешься мне… По-моему, тебе скучно со мной… Потому и не звонил…

— Противный, только обижать умеешь!

— Ладно, не буду больше, исправлюсь!

Они вышли на пляж.

— Прости, но ты очень странно относишься ко мне…

— Хватит об этом, Кетеван, я так рад нашей встрече. Посиди, пока я поплаваю?

— Смотри, не заплывай далеко, умру от страха за тебя!

— Слушаюсь!

Джуаншер с разбега нырнул и выплыл уже далеко от берега.

Мощными рывками рассекая волны, он повторял ликуя: «Любит меня, любит!» И вспомнил, как они вышли из школы после выпускного вечера. Сколько всего хотелось сказать ей, но мысли и чувства неуловимо растекались, не облекаясь в слова. И они, прижавшись друг к другу, шли молча, пока она не заметила: «Ты умный, Джуаншер», а он ответил: «А ты лучше меня». Когда подошли к ее дому, Кетеван сказала: «Теперь ты знаешь, где я живу, заходи, не забывай! Одному тебе даю это право, слышишь?! Пока, вон мама встречает…»

Сколько лет прошло, а он все не мог увериться в ее любви к нему.

«Кетеван чудесна, особенно сегодня! Любит меня, любит!» — твердил Джуаншер.

— Вредный! Сказал, далеко не уплывешь! — упрекнула его Кетеван, когда он вернулся.

— Не хотел я, Кетеван! Несколько взмахов руки — и не заметишь, как далеко уплыл.

— Утром чуть не утонул тут один. Видел бы, что творилось, какой шум стоял!..

— Не волнуйся, сейчас некому шуметь. Разве что ты бы металась и кричала.

— Тебе смешно, а мне испортил настроение.

— Ворчунья!

— Не ворчунья, а трусиха.

— А ты, кажется, не такая, какой мне представляешься.

— А какой представляюсь, можно узнать?

— Несгибаемой, неуязвимой…

— Скучной, словом.

— Нет… Ты прекрасная! И ты желанней, чем я думал.

Джуаншер вытерся, оделся, и они пошли по берегу.

— А знаешь, Джуаншер, ты совсем не тот, каким был несколько лет назад.

— Допускаю, все мы меняемся.

— Да, конечно. Говорю, что придется… Просто рада тебе очень… Я здесь всего два дня, знакомых нет, и вдруг появился ты.

— Если б и не появился, скучать все равно не дали бы. Курорт!

— Смотри, как успокоилось море, даже не плещет… Совсем стемнело, пошли, я боюсь ночного моря…

— Луна светит не хуже солнца, а ты…

— Все равно пошли.

В холле они расстались.

— Спокойной ночи, Джуаншер.

— Спокойной ночи, Кетеван, до завтра!

Мигриаули сидел на набережной Мтквари, его трехлетний сынишка вместе с другими ребятами стоял у парапета, восторженно глядя на плескавшихся в реке мальчишек постарше. Внимание Джуаншера привлекла пара на соседней скамейке. Лицо молодого человека показалось знакомым, но его закрывала голова спутницы, а поглядывать на них было неловко.

Внезапно дети подняли страшный шум.

— Помогите, тонет, тонет! — какая-то женщина кинулась к реке.

Мигриаули поискал глазами своего ребенка — тот стоял у парапета и испуганно смотрел на воду. Пока он скидывал рубашку, молодой человек с соседней скамейки бросился в реку и, мощно загребая руками, через миг был уже возле тонущего мальчика; схватив его за волосы, поплыл назад.

Мальчика скоро привели в чувство.

Мать ребенка, плача, благодарила спасителя.

Восхищенный мужеством парня, Мигриаули подошел, чтобы пожать ему руку, и узнал его: Джумбер Дэвидзе!

— Я поступил так, как поступаете вы, — смущенно произнес Джумбер. — Вы же спасли меня, я тоже тонул. Вы вернули меня к жизни.

Мигриаули взволнованно смотрел на Джумбера, и радость переполняла душу. Взгляд его счастливых глаз выражал больше, чем сказали бы любые слова.

Бено Бибилури не был бездушным эгоистом. Человек разумный, он никогда не скупился на добрые дела в пользу близких и нужных людей. Мог ли Бено Бибилури предположить, что в один недобрый день он, влиятельный и состоятельный, щедро расточающий благодеяния, сам окажется в роли просителя? Угодил в такую переделку, что любой другой на его месте наверняка бы оказался в луже. Хорошо еще, вовремя предупредил старый бедолага Родам Тавхелидзе.

Бено Бибилури, мужчина, как говорится, в полном соку, несмотря на свой почтенный возраст, курил сигарету за сигаретой и нервно расхаживал по комнате. Супруга, Элисабед Диасамидзе, носительница голубой княжеской крови, сидела, закинув ногу за ногу, и прикладывала к припухшим векам тонкий кружевной платочек.

Родам Тавхелидзе изо всех сил изображал сочувствие. Подобные ситуации его давно не волновали. И явился он сюда не по доброте душевной, а исключительно затем, чтобы своевременно опечалиться по поводу несчастья, постигшего семью столь важной персоны. Так сказать, на всякий случай пришел, кто знает, не окажется ли полезным этот визит бедному старому бобылю. Очень уж не хотелось Родаму Тавхелидзе провести остаток жизни в нищете и одиночестве. Как бы впрок заручался добрым расположением Бибилури, при покровительстве которого можно было чувствовать себя за каменной стеной.

Говоря по совести, этот солидный, с размеренной степенной речью юрист, в прошлом поборник справедливости и защитник попранных интересов граждан, никогда раньше не впутывался в сомнительные акции. Был честен до самозабвения. Но годы шли. Менялись люди. В обществе изменились ценностные ориентации — и защитники справедливости стали выходить из моды. Адвокатская практика Родама Тавхелидзе резко пошла на убыль, и он понял, что звезда его закатилась, и как только ему исполнилось шестьдесят, он не мешкая отправился на заслуженный отдых.

За последние почти пять лет он палец о палец не ударил. С утра до вечера сидел в городском парке и «забивал козла», несмотря на то что ежедневно лицезреть одни и те же физиономии ему не доставляло никакого удовольствия, домино на лоне лесопарка навевало лишь тоску зеленую.

Но здесь, под сенью вековых чинар, вдали от городского шума и выхлопных газов, взгляды Родама Тавхелидзе вдруг переформировались, так что у Бено Бибилури сидел уже человек, весьма далекий от предрассудков.