Александр Ноубл - Мальчик с флейтой

Если когда в чем и усомнилась Мэйми, проявив тайком от своего супруга — пришедшего бы от этого в ужас — неподобающее христианской душе неверие, так это в мудрости всевышнего, оставившего ее бесплодным пустоцветом и одаривающего неистощимым плодородием Генриетту Бильон. Мэйми Ван Камп представила себе на минутку, как бы она сейчас спускалась с холма в окружении пятерых своих собственных детей. Все, как один, аккуратно одетые, без пятнышка, загорелые и смышленые, щебечущие какую-то милую чепуху — дань творению, африкандерскому материнству и богу.

Она отогнала это видение и упрекнула себя в тщеславии. «Предовольно и других радостей», — сказала она себе.

Хотя концерт Тимоти едва ли мог украсить светский календарь, для Бракплатца и это было событие и, как всякое событие, вносило в жизнь элемент разнообразия. Белое население, как водится, будет присутствовать на концерте в качестве почетных гостей. Они уже сами по себе существенная часть представления и просто обязаны перед африканцами прибыть туда, как говорится, при полном параде, с распущенными знаменами.

Генриетту особенно взволновало заявление Мэйми насчет того, что дамы, конечно же, должны быть в шляпках. Она тотчас же ухватилась за предложение посетить по этому случаю универсальный магазин Фермааков.

— Вы готовы, Генриетта? — позвала Мэйми в открытую парадную дверь Бильонов.

— Иду, иду, миссис Ван Камп.

Генриетта с готовностью прислушивалась к советам, мнениям и желаниям тех, кому, по собственному убеждению, в чем-нибудь уступала. Немыслимо обращаться к супруге священника просто по имени, пусть даже она, Генриетта, сто раз на неделю выискивает случая поболтать об «этой Мэйми Ван Камп»…

Она вышла. Волосы у Генриетты Бильон были собраны на затылке в неряшливый пучок, растрепанный, как копна соломы на ветру. Длинное ситцевое платье висело мешком, чуть прихваченное поясом в том месте, где кончалась колыхавшаяся грудь и должна была начинаться талия.

В левой руке она держала кожаный кошелек, в правой — бумажную сумку с печатной надписью синими буквами «ФЕРМААК — БРАКПЛАТЦ».

— Ах, подождите, я забыла закрыть дверь в спальню.

— В детскую? — поинтересовалась Мэйми.

— Ах, нет! Не говорите глупостей. Вы прекрасно понимаете, миссис Ван Камп, о чем идет речь. Я никогда не оставляю открытым мой туалетный столик — этим кафрам совершенно нельзя доверять.

— Не знаю. Одно время я тоже все запирала, теперь — нет.

— Ну и глупо! Это единственное, что остается делать. Сейчас не сыщешь честного кафра, все они мошенники.

— Как вы можете так говорить? Кэтрин десять лет служит у вас на кухне… Какая же она мошенница? Или возьмите нашего Стефана. Вы помните, он пришел к нам шесть лет назад, наивный, деревенский мальчишка из крааля. Ха! Но он преподал мне урок… Он приходит и показывает мне часы, которые купил на сэкономленные за два года деньги. Золотые, с большим белым циферблатом, на тоненьком кожаном ремешке. Вы бы видели, как он гордится ими! Они обошлись ему в семнадцать фунтов, подумайте только! Семнадцать фунтов! Когда он натирает полы, он снимает часы, чтобы не испортить…

— Ну и?..

— Однажды, когда он, как обычно, был занят своим делом, его срочно вызвал какой-то приятель. Когда он выходил, я еще крикнула ему: «Эй, Стефан! Разве ты не возьмешь с собой часы?» — «О нет, миссис, зачем? Они же никуда не денутся, ведь вы дома!..» Да, Генриетта, ему никогда и в голову не приходило не доверять мне.

— Но он же знал, что может доверять!

— Почему?

Генриетта, пораженная, уставилась на нее. Европейцы не крадут у туземцев часов!

Она буквально потеряла дар речи и всю дорогу до универмага прошествовала молча.

У прилавка с дамскими головными уборами Мэйми скорчила презрительную гримасу и пренебрежительно переворошила весь запас Фермааков по части дамских шляпок. Шляпки были шокирующие. Ее спутница, напротив, набросилась на них, придвинула к себе сразу четыре и теперь прикладывала их одну за другой к своим волосам мышиного цвета. Она примеривалась к сооружениям из проволоки и бархата и с восхищением переходила от них к соломенным шляпкам, она обожала соломку. Она покупала шляпки так редко и намеревалась извлечь из этого события все сполна.

Пока Генриетта разбиралась с общей массой, Мэйми полюбопытствовала, что находится в картонке, стоявшей отдельно в конце прилавка. «Боже мой!» — воскликнула она и тут же обратилась к небу и миру, да простят они ей неблагоразумный поступок. Куполообразное чудовище в ее дрожащих руках было украшено пурпурным цветком, посаженным на ленту спереди, на манер фонаря на шахтерском шлеме. Уж одного этого было достаточно, дабы устрашить богобоязненного человека, хотя бы на те «3 фунта 2 шиллинга по запросу», что значились на ярлыке с ценой.

Она в шутку примерила ее. Но едва повернулась к зеркалу, как услышала за собой восторженное восклицание Генриетты:

— О миссис Ван Камп! Что за прелестная шляпка!

— Прелестная? — в испуге спросила Мэйми.

— О, просто восхитительная!

Мэйми сдернула ее с себя и с ужасом следила, как Генриетта, поласкав шляпку, водрузила ее себе на голову; заклиненная шиньоном, не пускавшим ее дальше, шляпка куполом возвышалась над ушами Генриетты, пурпурный цветок смотрел строго вперед. Генриетта Бильон имела вид штормового маяка.

— Но Генриетта! — воскликнула Мэйми.

— Я так рада, что она вам нравится, миссис Ван Камп! Одобрение супруги его преподобия все равно что большая гербовая печать!

— Но Генриетта!.. — Мэйми пыталась не задеть ее самолюбия. — Вам не кажется, что это чересчур дорого?

— Три фунта два шиллинга? Конечно… Но мистер Бильон сам сказал, что я должна сегодня быть нарядной… И потом, не стоит ли этого такая прелесть?.. Я беру ее!

Когда Тимоти, возвращаясь от доктора, дошел до центра города, часы с черным циферблатом на церкви показывали 11.17.

Бракплатцское общество пребывало в обычной для субботнего утра суете. На главной улице по диагонали к тротуару выстроилась на стоянке дюжина-другая американских машин, «мерседесы», «ДКВ» и «воксхоллы». На тротуаре группами стояли и беседовали белые, и их осторожно обходили спешившие по своим делам африканцы. Суббота — день отдохновения. Нелегкий труд за неделю окончен, можно и отдохнуть.

Не вина Тимоти, что он выделялся среди остальных африканцев, главным образом поденщиков с ферм и домашней прислуги. Он постарался одеться понаряднее. Он хотел показать доктору, что научился в Лондоне не только музыке. И еще он хотел произвести впечатление на своих собственных друзей. Его уже поношенные замшевые туфли были тщательно вычищены, а фланелевые брюки отутюжены в аккуратную складку. Он надел английскую куртку спортивного покроя — невиданный для Бракплатца шик. Белая рубашка, правда уже чуть пообтрепавшаяся на манжетах, но без пятнышка; и среди открытых воротников, преобладавших на улице, он чуть не один щеголял в галстуке в коричневую, синюю и черную горизонтальные полоски.