Феррейра Кастро - Сельва

Балбино все не шел, — вероятно, он забыл об Алберто, может, и совсем не придет. Мысль, что о нем забыли, особенно угнетала Алберто. Его глаза уже не следили за пейзажем. Они внимательно смотрели на трап, который соединял обе палубы. При мысли о завтраке его аппетит разыгрывался все больше и больше. Чтобы заглушить голод, он курил сигарету за сигаретой. Но его желудок уже отзывался на табак тошнотой, и у него начиналась головная боль. Однако Алберто все еще строил различные догадки относительно своего завтрака: посадят ли его за стол в ресторане первого класса или принесут еду сюда? Если пригласят наверх, то это было бы неплохо. Здесь же, среди пестрой и грязной толпы, равнодушно приемлющей все, что выпадет ей на долю, завтрак или обед, как бы хорош он ни был, не доставит ему большого удовольствия.

И Алберто продолжал безропотно ждать Балбино. Воображение рисовало ему, как Балбино подходит, пожимает ему руку и говорит: «Будьте так добры… Пройдите покушать». И все это рисовали ему не только муки голода: приглашение Балбино позволило бы ему отомстить этому стаду за его безразличие.

Но Балбино, спустившийся вниз лишь через несколько часов, не превратил в реальность ни одну из нарисованных Алберто картин. Он прошел мимо него с сухим, почти надменным «добрый вечер», окинув проницательным взглядом своих завербованных. Он явно пришел сюда, чтобы убедиться, что все на месте, а не потому, что хотел проявить заботу о них, ютившихся здесь, на нижней палубе, в грязи и нечистотах. Два или три сеаренца подошли к нему и о чем-то попросили, но он сквозь зубы буркнул им что-то кратко и решительно.

Желая напомнить о себе, Алберто встал так, чтобы снова очутиться на пути Балбино, когда тот направится обратно на верхнюю палубу. Но эта уловка оказалась безуспешной: Балбино прошел мимо, замкнутый, мрачный, не проронив ни слова; когда его глаза встретили голодный взгляд Алберто, он отвернулся.

И через мгновение на палубе третьего класса остался только аромат его сигары, резкий аромат, быстро унесенный бризом.

Алберто был готов кусать себе руки и крушить все вокруг: его слабость пылала в нем яростной силой… Испытанное им унижение привело его в дикий, неистовый гнев, породило в нем чудовищную жажду мести. К концу дня душевная и телесная усталость сломила Алберто, вернув его в мир, где жизнь была безрадостна и требовала беспрекословного подчинения.

В тени палубных переходов, уже сопровождаемый толпой, показался дымящийся котел с ужином. И Алберто тоже протянул свою жалкую жестяную миску к половнику, которым орудовал кок.

Пароход медленно тащился вверх по течению: целых две недели он шел от Белена до Параизо, и Алберто, так и не привыкший к тому, что его окружало, совсем извелся. «Жусто Шермон» то продирался через узкие протоки, настолько скрытые береговыми зарослями, что пароход, казалось, углублялся в самый настоящий лес, то клубы его дыма поднимались к небу с самой середины реки. В такие моменты все взоры вновь устремлялись вперед: выход из этих дебрей представлялся столь же загадочным, как до этого вход в них, — кругом, везде одна только сельва, закрывшая собой горизонт на первом же изгибе этого водного чудища. Узкие протоки, пропускавшие большие трансатлантические суда и в европейской географии сошедшие бы за главные реки, открывались только зоркому глазу лоцманов — знатоков этой удивительной водной паутины, по которой путешествие, начавшееся в Салинасе, океанском порту, заканчивалось через сорок дней пути в верховьях Амазонки у границ с Перу и Боливией. Неопытный взгляд видел одни и те же берега, одни и те же заросли, выступавшие сплошной зеленой массой: отдельные растения растворялись в тесном переплетении стволов. Каждый поворот был похож на другой поворот, каждая прямая на только что пройденную, и там, где на берегах не было хижины или поселка, оставалось только в растерянности спрашивать самого себя: «Проплывали мы уже здесь, или я вижу все это впервые?»

Однако лоцманы этого лабиринта, неприметно исполнявшие свои обязанности на краю света, знали великий путь во всех его разветвлениях и подробностях. И, будь то при ярком свете тропического дня или в кромешной ночи, их голос негромко указывал рулевому верное направление. А ведь нередко в течение часа судно должно было от правого берега перейти к левому, с середины реки приблизиться к земле вплотную, потому что фарватер капризно извивался наподобие змеи и был изменчив, как женщина. Там, где год назад глубина была достаточной для самых крупнотоннажных кораблей в мире, сегодня красовалась отмель, словно созданная для того, чтобы черепахи летом откладывали здесь яйца. Подвижная, еще не устоявшаяся земля, изрезанная глубокими оврагами, разламывалась и обрушивалась в воду тысячетонными пластами, потрясая уединение сельвы глухим грохотом и создавая на пути судов ежедневно новые и новые препятствия. Но ни эти новые отмели, ни огромные стволы, которые, сорвавшись с родных берегов, плыли по течению, порой продырявливая и круша носовую часть неосторожных судов, не пугали лоцманов Амазонки, обладавших редкой находчивостью и необычайной памятью. В их умении отыскивать фарватер было что-то чудодейственное, невольно вызывавшее восхищение, поскольку тут, где навигационная наука оказывалась бессильной, людям приходилось ориентироваться на более непостоянные вещи, чем звезды, служившие ориентирами для мореплавателей былых времен.

Время от времени «Жусто Шермон» выходил на широкий простор, и взгляд Алберто, пробегая с севера на юг, охватывал эту светящуюся ширь. Река это или какое-то доисторическое озеро? Второй берег не всегда был различим, а если он и появлялся, то лишь как черный пунктир на линии горизонта. Вода, казалось, поднималась все выше и выше, словно в шлюзе, чтобы излиться затем через далекую, мощную воображаемую плотину. На мертвых деревьях, которые лениво несла вода, примостились красавцы фламинго: некоторые птицы спали на одной ноге, наполовину спрятав клюв на груди; другие же взмахивали длинными крыльями, как бы готовясь к полету, который так никогда и не осуществится, но который мог бы стать торжественным приветствием лучистому солнцу тропиков.

Глинистая, густая, медленно текущая вода Амазонки была убрана и другими украшениями: мураре, анинга, мури, целые острова из канараны [13] Мураре , анинга , мури , канарана — названия видов бразильских тропических водяных растений. , оторвавшиеся от берегов, — нескончаемый питомник водяных кочующих растений, перед которыми все кувшинки Востока выглядели бы убогими. Одно растение распластывало листья на воде, устраивая из них зеленое и мягкое гнездо, другое выбрасывало пальмообразную листву к небу, подставляя игре света свои фантастические кружева; были и такие, которые скользили в тесном объятии и служили плавучим пьедесталом для печально застывших цапель.