Феррейра Кастро - Сельва

— Однажды в Акре взял я ружье и отправился на охоту…

— А разве ты был в Акре? — перебивал его кто-то из товарищей.

— Тогда где же это было? Это случилось…

Все клялись, что он никогда не покидал Пинейро, но с фантазией Фелипе не так легко было совладать.

Алберто вскоре устал следить за долгими похождениями Фелипе по тропам его воображаемых приключений. А впереди было еще одиннадцать дней пути! По утрам Алберто с радостью отбрасывал еще одну ушедшую ночь и мысленно отмечал на бесконечных четках каждый прошедший день или вечер. «Как ни тяжко мне придется в серингале, там, верно, все же будет лучше, чем здесь».

После Паринтинса была остановка в Итакоатиаре. Один из членов экипажа показал устье реки Мадейры. Оттуда вышла, также взяв курс на Манаус, маленькая гайола. И то ли потому, что «Жусто Шермон» замедлил ход, то ли потому, что она ускорила свой, оба судна оказались рядом, как бы бросая друг другу вызов, что было обычным развлечением в этих бесконечных путешествиях.

— Это же «Витория»! «Витория»! — послышались радостные и оживленные возгласы, когда соперничавшие суда поравнялись.

Машинный телеграф «Жусто Шермона» прозвонил в машинном отделении, и сразу же у кормы усилилось бурление воды, создавшей водоворот.

С того и другого судна подавались возбужденные знаки, каждый предсказывал триумф своего капитана, недооценивая силы противника. Более спокойные наблюдали с улыбкой за соревнованием, волновались все, тем более что капитан Пататива заявил, что он должен проучить нахала, осмелившегося бросить ему вызов.

Однако маленькая и неустрашимая «Витория» шла вровень с пароходом почти целый час. И все же уступила она, отстав сначала на десять метров, затем на двадцать, а потом, признав свою неспособность продолжать борьбу, прогудела противнику ироническое «счастливого пути!». Впервые за свою долгую карьеру капитан Пататива не поднял руку, чтобы ответить на это обычное приветствие.

Через некоторое время в глинистой воде Амазонки стали появляться многочисленные островки черной воды — огромные пятна, которых с каждой минутой становилось все больше и больше; они растекались по поверхности, будто были из нефти. Путь парохода стал похож на беспрерывно меняющийся двухцветный ковер — один цвет постепенно исчезал, а второй победно утверждался.

Алберто как зачарованный наблюдал за этим редким явлением, которое рождала Амазонка, сливаясь с Рио-Негро [17] Рио-Негро — в переводе с португальского: Черная река. и повторяя в миниатюре феномен, происходящий при впадении Амазонки в Атлантический океан. Голос Фелипе прервал восхищенное созерцание Алберто:

— Ваша милость сойдет в Манаусе?

— Еще не знаю, возможно, сойду. А что?

— Я бы хотел пойти с вашей милостью. На незнакомом берегу чем больше попутчиков, тем лучше.

— Хорошо, пойдем вместе.

Близость большого города возбуждала всех обитателей корабля, утомленных долгим путешествием. Алберто., наслышавшись о новой столице штата, тоже горел желанием познакомиться с ней и хоть ненадолго забыть о своей палубной жизни.

Но в десять часов вечера, когда «Жусто Шермон» бросил якорь, Балбино, опасавшийся, как бы в порту опять кто-нибудь не сбежал, спустился на палубу третьего класса и, собрав всех своих подопечных, властным и грубым тоном объявил, что никому не разрешает сойти на берег.

— Никому! — И, словно резким взмахом плетки, его взгляд обвел толпу от последнего ряда, где из-за голов товарищей виднелись покорные глаза сеаренцев, до первого, где стояли Алберто и Фелипе.

Сохраняя суровое выражение лица, Балбино, повернувшись, твердым шагом стал подниматься по лестнице. Но прежде чем его ноги скрылись из виду, Алберто, возмущенный запретом, воскликнул громким голосом, так, чтобы Балбино услышал и тоже почувствовал себя униженным.

— А я сойду на берег!

И Алберто устремил свой взгляд на лестницу, ожидая, что Балбино спустится потребовать объяснений. Но поднимавшиеся ботинки только на несколько секунд приостановились в нерешительности, чтобы затем исчезнуть за последней ступенькой.

Тогда Алберто повернулся к толпе, с удивлением наблюдавшей за ним, и презрительно повторил:

— А я сойду на берег!

И он двинулся к трапу. Его пальцы нервно мяли и крошили сигарету.

Толпа за его спиной расходилась, слышались насмешливые реплики, долетавшие до него в обрывках: «А парень-то смелый…» — «Смелый? Что хочешь поставлю, не сойдет на берег…»

Алберто хотел обернуться, чтобы лицом к лицу встретиться с тем, кто сомневался в его твердой решимости. Но гордость и презрение сдержали его порыв. Его возмущал не только Балбино, лишивший их свободы, но и эти люди, чьи рабские души тихо и безропотно подчинились несправедливому приказу. «Нет, я сойду, сойду! Чего бы мне это ни стоило!»

Манаус горел лучистым заревом в амазонской ночи. Его светящаяся дымка поднималась далеко ввысь, заставляя бледнеть смотревшие сверху звезды. И весь залив был усыпан светящимися точками: забившие порт гайолы отражались в глубокой, черной воде. Изредка — чоп-чоп — оттуда приближалась шлюпка, перевозившая пассажиров со стоявших на якоре судов. Раздавались голоса, растворявшиеся затем в ночи. Одни возвращались с берега, уже отведав городских развлечений, другие еще только их предвкушали, появляясь то здесь, то там, в дорожках света, избороздивших якорную стоянку. Все было окутано чувственной жаркой тайной: и незнакомый берег, и город, который ждет на этом берегу, и соблазнительные девицы, и мороженое где-нибудь на открытой веранде кафе; молодость жаждала всего — и того, что легко доступно, и того, что существует лишь в ее собственных мечтах, несущих восторг и муку.

Алберто обследовал бумажник, потом жилетный карман и сосчитал всю свою наличность. «Провести ночь на берегу этих денег не хватит… Сойду на берег утром, чтобы хоть город посмотреть».

Залив был похож на ослепительный восточный мираж, где трепетали фантастические миры света и тени: отражаясь в воде, освещенные иллюминаторы превращались в драгоценные кольца на руке принцессы, а контуры судов приобретали очертания восточных дворцов. С одного из стоящих на якоре судов долетал сиплый звук аккордеона — назойливый и тоскливый, как неврастеническая боль.

За эту ночь на пароходе не прибавилось новых пассажиров, однако казалось, что на палубе третьего класса стало как-то теснее, словно свет, освещавший входной трап, тоже стал занимать какое-то место.

Алберто стал укладываться спать. В этой гуще гамаков, где все переговаривались друг с другом, коротая время, он, как никогда, остро ощутил призрачность своего бытия, словно вся эта ночь была из какой-то другой жизни. Пароход не причалил ни к одной из плавучих пристаней, но утром рядом с лодками, с которых продавали фрукты, пастилу из гуявы и напитки, появились другие, более вместительные, для перевозки на берег; в них уже погружались пассажиры первого класса. Алберто свесился с борта и спросил, сколько стоит перевоз. Почти всё сеаренцы следили за его жестами и словами, горя желанием узнать, отважится он сойти на берег или нет.