Феррейра Кастро - Сельва

— Эй, вы!

Все уже сошли. Сходни были пусты, и только матрос с ящиком на плечах ждал, когда Алберто пройдет, чтобы снести груз на сушу.

Алберто вспомнил о своем чемодане.

— Вы можете его взять, — сухо сказал Балбино, но сразу же, передумав, добавил: — Вы его получите потом.

По взглядам, которые Балбино изредка бросал на него, Алберто понял, что Балбино уже говорил о нем с Жукой Тристаном и вряд ли в похвальных тонах.

Алберто по-прежнему казалось, что Балбино не преминет отомстить ему за его ослушание в Манаусе и станет всячески преследовать его, тем более теперь.

На берегу вновь прибывшие выглядели еще более униженными и подавленными среди бывалых сборщиков каучука, которые при первой же встрече повели себя с ними не как люди, родившиеся на той же самой земле и обреченные на такие же хождения по мукам, а как враги, которых ничто не могло разжалобить.

Единственное, что их всерьез интересовало и о чем они с нетерпением расспрашивали новичков, — это какова нынешняя цена на каучук. Никто из браво этой цены не знал. И когда в ответ вновь прибывшие что-то лепетали, показывая свою полную неосведомленность, это только еще больше злило тех, кто жил здесь и трудился. Разгрузка продолжалась, и на берегу росла гора ящиков, мешков и бочек, бочек, бочек, потому что в горестной жизни сборщиков каучука кашаса была как морфий.

Наконец Жука Тристан и следовавший за ним по пятам Балбино закончили свои дела на пароходе. Обращаясь к одному из встречающих, которого Алберто раньше не приметил, Жука Тристан приказал:

— Эй, Каэтано! Отведи всех в старый барак.

Балбино в это время высокомерно отвечал на приветствия, обращаясь ко всем на «ты» и тем самым подчеркивая, что он-де не ровня собравшимся на берегу сборщикам каучука. Один из них не удовлетворился брошенным приветствием. Когда Балбино спросил его: «А ты, Фирмино, как живешь?» — Фирмино задержал его и стал допытываться, в какой цене теперь каучук. Их сразу же окружили: все жаждали услышать ответ Балбино.

— Упал, упал в цене каучук, парень.

— И на сколько?

— Сейчас он по пяти мильрейсов. Так что берись за топорик, и без дураков…

— А я всегда без дураков, сеньор Балбино. А как вы думаете, каучук поднимется снова в цене?

— Должен подняться. Обязательно должен!

Но, несмотря на эти слова, произнесенные уверенным тоном, сборщики каучука, едва Балбино направился к хозяину, сгрудились в полной растерянности.

Рушилась надежда, которая собрала их всех здесь. Тягучего каучукового сока, все время падающего в цене, сейчас уже не хватало на маниоковую муку и килограмм вяленого мяса — то немногое, что серингейро брали по воскресеньям, когда приходили в барак на берегу получать товары в обмен на каучук. Даже те, кто тяжким, изнурительным трудом смог добиться того, что у него хоть немного оставалось после всех вычетов, оказались сейчас в безвыходном положении, так как стоимость питания стала превышать их заработки. Нелегко было выпросить несколько метров холста на новую рубашку или литр кашасы, разгоняющей печаль, ибо Жука Тристан был против роста задолженности у тех, кто не гасил аккуратно свой долг. А к тому же такие плохие вести приходили с каждым пароходом из Пара или Манауса!

Возвращение в родную деревню, там, далеко, в сертане Сеары или Мараньяна, представлялось сначала очевидным, затем сомнительным, а теперь уже почти невероятным. Все, что у них было, это «тропы», которые давали не больше двух галлонов каучука, если вообще давали. И это за два обхода в день, чтобы в конце месяца сдать едва три круга каучука и несколько килограммов сернамби [22] Сернамби — каучук плохого, качества. , который к тому же сейчас уже ничего не стоил. А эта тупая деревенщина, которая сейчас поднимается по обрыву, надеется, разбогатев, быстро вернуться домой, как те, кто первыми прикрепляли чашки к девственным каучуконосам Амазонки!

И когда один из браво с мешком на спине поскользнулся и едва не упал с обрыва, это вызвало новый взрыв хохота и град насмешек над всеми новичками.

Каэтано вел их вдоль забора из колючей проволоки, который отгораживал дом Жуки и прилегающую к нему территорию от коров и лошадей. Они прошли под огромным манговым деревом, где валялись в грязи свиньи, и вошли наконец в старый барак, который Алберто заметил еще с парохода.

Это была пустая конюшня, сырая, с земляным полом, воздух затхлый, пахло плесенью. В одном из углов стоял ржавый горшок, бойан, уже явно непригодный для окуривания каучука.

— Располагайтесь здесь, — велел им Каэтано и вышел. Это было сказано таким же приказным тоном, каким с ними разговаривал Балбино.

Уроженцы Мараньяна и Сеары опустили на земляной пол свои баулы и мешки и, освободившись от пожитков, в растерянности и смятении смотрели друг на друга.

В одной из дверей появились сборщики каучука и принялись расспрашивать каждого вновь прибывшего, из каких он мест. Посыпались оживленные возгласы, когда кто-нибудь обнаруживал земляка.

Держась настороже, чтобы не дать повода для уже слышанных им насмешек, тем более что его непривычно белая кожа и городские манеры вызывали у окружающих беспокойное любопытство, Алберто расположился поодаль, у другой двери, и, выглянув наружу, стал осматриваться.

Позади тянулась усадьба с высоким кажазейро [23] Кажазейро — фруктовое дерево. и многочисленными гуаявами [24] Гуаява — фруктовое дерево со съедобными плодами. , с целой толпой зеленых зонтичных растений, где порхали попугайчики. Усадьба кончалась у темной линии леса, возле четырех деревянных крестов. А если он тоже умрет здесь? Голоса сборщиков каучука и браво, породненные воспоминаниями о знакомых им людях и местах, навевали на Алберто еще большую тоску. Здесь нет никого из его земляков. И если ему придется тут умереть, некому будет даже известить его мать…

Женский силуэт, мелькнувший в окне, выходящем на веранду главного дома, привлек внимание Алберто, рассеяв его печаль. Но видение исчезло, и блеск оконных стекол не позволял разглядеть то, что скрывалось за ними.

Алберто предположил, что это была жена Жуки, и подумал, что, судя по ее городскому виду, здешняя жизнь вряд ли могла ее восхищать.

«Жусто Шермон» вновь загудел, медленно отваливая от берега. С капитанского мостика Пататива приветствовал Жуку Тристана, который отвечал поклоном с веранды. На палубе первого класса пассажиры равнодушно, с видимой скукой рассматривали серингал, не обмениваясь при этом между собой ни единым словом. А внизу, на палубе третьего класса, виднелись головы трех быков, лениво пережевывавших свою жвачку.

Бинда появился на гребне обрыва во главе длинной вереницы негров и мулатов, тащивших на себе выгруженные товары.