Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

— Прекратить этот адский кашель.

Это зрелище и стук трости мигом прекратили все гортанные хрипы, и теперь взгляды не только мальчиков, но и учителей, сидевших в конце каждого ряда, были прикованы к сцене. Грис сделал попытку взгромоздиться на аналой, наподобие того, как бульдог пытается встать на задние ноги.

— Каждый день одно и то же! Стоит только мне объявить номер гимна, как вы начинаете вертеться! Хм-хм! Больше похоже на ипподром, чем на молитвенный зал! — Слово «за-а-ал» пронеслось из конца в конец, ударилось в окна и заставило стекла вибрировать, словно камертон.

Никто больше не кашлял в кулак. Не шаркал ногами. Не шелестел страницами. Учителя строго оглядывали ряды мальчиков. Мальчики глядели на Гриса, и каждый был уверен, что Грис смотрит именно на него.

Тишина становилась все напряженнее, мальчики с усилием проглатывали слюну и вращали глазами, не решаясь шелохнуться. Учителя украдкой переглядывались и бросали взгляды на сцену.

Кто-то из учеников кашлянул.

— Кто это сделал?

Все стали озираться.

— Я спрашиваю: кто это сделал ?

Казалось, учителя сомкнулись плечом к плечу, приготовившись к бою, точно взвод карателей.

— Мистер Кроссли! Это где-то около вас. Вы не видите, кто это?

Кроссли покраснел и бросился вдоль ряда, в панике расталкивая мальчишек.

— Здесь, Кроссли! Звук исходил оттуда! Это где-то там!

Кроссли схватил за руку какого-то мальчишку и попытался выдернуть его из ряда.

— Это не я, сэр!

— Да уж конечно, ты.

— Не я, сэр, правда!

— Не спорь со мной, приятель, я видел.

Грис, выдвинув челюсть, со свистом задышал через нос.

— Макдауэл ! Как же я раньше не догадался! А ну-ка, давай, приятель, в мой кабинет!

Кроссли вывел Макдауэла из зала. Грис дождался, пока дверь за ними плотно закроется, потом переложил свою трость в другую руку и обратился к собравшимся:

— Так. Попробуем начать снова. Гимн сто семьдесят пятый.

Пианист ударил по клавишам. В нотах была пометка: в умеренном темпе, однако вся школа пренебрегала этим указанием и распевала гимн в замедленном темпе, выговаривая слова с мучительной монотонностью.

— Стоп !

Пианист перестал играть. Мальчики перестали петь.

— Что, по-вашему, должен означать этот вой? Да рев на бойне и то приятнее этого пения. Это же гимн радости, а не панихида! Головы выше и книжки выше, а рот открывайте шире и пойте .

Мальчишки пожимали плечами и корчили рожи, а Грис тем временем вышел из-за аналоя и остановился на краю сцены, склонившись над залом.

— Я вас заставлю петь так, как вы еще никогда не пели.

Он произнес эти слова шепотом, но все их расслышали — и старшие школьники в дальних рядах, и самые маленькие, глядевшие снизу на его подбородок.

— Стих второй — «Приносит милость каждый день».

Грис вернулся на свое место, и оставшиеся четыре стиха они спели без перерыва, второй — очень громко, потом все тише и заунывнее, пока не достигли прежней монотонности в последнем стихе.

Прежде чем они успели захлопнуть свои книжки и в воздухе смолкла последняя нота, из-за кулис в глубине сцены вышел мальчик, на ходу читавший текст из Библии, которую он прижимал к груди:

— СегодняшнееотМатфеявосемнадцатистиховчтение…

— Громче, громче! И перестань бормотать себе под нос.

— «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного… Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся. Так, нет воли Отца Нашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих…» Здесь кончается сегодняшнее чтение.

Он закрыл Библию, отступил назад с чувством облегчения, на него нельзя было смотреть без слез.

— А теперь мы споем «Отче наш». Закройте глаза. Склоните головы.

Билли закрыл глаза и выдохнул невольный зевок через нос на грудь.

«Отче на-аш, иже еси на небесех…»

«Да святится имя Твое». Билли отпер дверь сарая, проскользнул внутрь и тихо прикрыл за собой дверь. Пустельга сидела на прутике, который он приладил в дальнем углу сарая. Кроме этой жердочки, в сарае было только две полки: одна — прямо под решеткой из планок над дверью, другая — высоко на стене. Стены и потолок сарая были чисто выбелены, а пол щедро посыпан сухим песком, особенно щедро под жердочкой и обеими полками. На полке над дверью виднелись два толстых белых катышка высохшего птичьего помета, в середине они были истлевшие и черные, точно обгоревшая спичка.

Билли медленно приблизился к птице, искоса поглядывая на нее, прищелкивая языком и тихо приговаривая: «Пус-Пус-Пус». Пустельга вскинула головку и подвинулась на своей жердочке. Билли вытащил из сумки руку, одетую в рукавичку, и протянул птице ломтик мяса. Пустельга подалась вперед, ухватила мясо в клюв и попыталась вырвать его. Но Билли крепко сжимал мясо в руке, и тогда, чтоб дернуть посильнее, птица приблизилась на шаг к его руке. Билли отдал мясо, а потом, заставляя птицу отступать, пока лапки пустельги не уперлись сзади в прутик, загнал ее обратно на жердочку. Билли снова запустил руку в кожаную сумку, висевшую у него на боку, и вытащил еще один ломтик мяса; на этот раз он держал его подальше, чтобы птица не могла дотянуться до него. Она вскинула голову, качнулась вперед, потом, снова утвердившись на жердочке, нерешительно огляделась, как человек, впервые попавший на корабельный мостик.

— Давай, Пус! Ну давай же!

Билли стоял неподвижно. Птица поглядела на мясо, потом прыгнула на рукавицу и схватила еду. Билли усмехнулся и выбрал кусок мяса пожестче, и, пока птица возилась с этим куском, он успел приладить колечки шарнирной пряжки к концам кожаных обножей-опутенок, свисавших у пустельги с лапок, потом зажал эти опутенки в пальцах и нашарил в своей сумке длинный ремешок-привязь. Пустельга оторвалась от еды и подняла голову. Билли пошевелил мясо и, когда птица снова занялась им, продел привязь через соединительное нижнее колечко пряжки и протянул ее до упора — до того места, где ремешок был завязан узлом и уже не проходил сквозь кольцо. Для безопасности он еще дважды обернул ремешок вокруг рукавицы и вдобавок затянул узлом на мизинце конец ремешка.

Билли подошел к двери и медленно распахнул ее. Пустельга подняла голову, и глаза ее словно бы расширились при дневном свете, а тельце под гладкими перьями, сжавшись, собралось в комок. Она вскинула голову, раз и два, потом боком слетела с рукавицы и повисла кверху лапками на ремешке, отчаянно колотя крыльями и крича. Билли подождал, пока птица успокоится, потом осторожно подложил ей руку под грудку и снова усадил ее на рукавицу. Пустельга слетала снова и снова, и каждый раз Билли осторожно поднимал ее и сажал на место, пока наконец она не осталась сидеть на рукавице, раскрыв клюв, тяжело дыша и озираясь по сторонам.