Мариана Фриджени - Лудовико по прозванию Мавр

— Вы только подумайте, — захлебывалась она, — все итальянское равновесие зависит от этого скомороха! Кто бы мог себе представить!

Но мысли Лудовико уже далеко. Его гложут государственные заботы. Он размышляет о короле Франции, о доже Венеции, о римском папе.

Охотничий рог разбудил лес. Звуки его гармонично слились с жизнью природы. Из-за деревьев показались всадницы. Беатриче д’Эсте и ее подруга Изабелла Арагонская впереди празднично одетой кавалькады. Обе в костюмах амазонок. Обе — страстные поклонницы охоты, любимого времяпрепровождения аристократии. Беатриче весьма преуспела в искусстве охоты, даже сам Мавр однажды заметил Изабелле д’Эсте, что молодая жена превзошла его в этом мастерстве.

Верховой поезд, кавалькада на герцогской охоте — это бесподобное зрелище, драматический спектакль, картина, написанная сочными масляными красками рукой опытного художника, и только во вторую очередь — обычная сценка из тогдашней жизни. Сотни мастеров своего дела трудились задолго до открытия сезона, для того чтобы герцогская охота была столь же роскошна и прекрасна, как и праздник жизни, изображенный в стансах Полициано. За день до вступления в лес блистательной кавалькады герцогский егерь объезжал место будущей охоты, чтобы удостовериться в том, что в зарослях кустарника и глухой чащобе есть и кабаны, и олени, и другие дикие животные, достойные стать жертвой Дианы-охотницы. Затем к работе приступали объездчики, которые окружали лес сетями и веревочными заграждениями, оставляя открытой только одну сторону — один свободный проход, через который въезжали в лес охотники.

Ко времени, когда охотничий рог протрубит начало действа, егеря, увлекаемые в чащу нетерпеливой сворой легавых и борзых собак, и крестьяне, подзадоривающие своих меделянских псов, уже в заповедной зоне. Собаки подняли кабана, яростно мечущегося в кустарнике, они набрасываются на него, выгоняя на открытое пространство. Во главе вооруженных всадников — Беатриче. Она жаждет первой заметить кабана, сразить его своей меткой стрелой. Изредка напряжение охоты прерывается каким-нибудь неожиданным и веселым интермеццо. Однажды Изабелла Арагонская, вообще-то небольшая любительница буффонад, решила проучить придворного шута, Джованни Антонио Мариоло. Тот старался показать, что является опытным охотником. Изабелла распорядилась, чтобы крестьяне спрятали в кустах обыкновенную свинью. Собаки, естественно, тотчас обложили обезумевшее животное. Мариоло, ничего не подозревавший придворный шут, бросился за ошалевшей свиньей и еще долго преследовал ее верхом на своем хромом скакуне. Он так и не заметил, что над ним посмеялись. Когда же Наконец понял, что стал предметом насмешек, охотники вдоволь насладились его замешательством. И то правда, шут, да еще и тщеславный, кичливый неудачник. Что может быть смешнее!

Слава о городе, жизнь в котором бьет ключом, о новом Милане, созданном трудами Мавра, вышла далеко за пределы Ломбардии, заставила говорить о себе всю Европу. Милан в период между 1490 и 1500 годами — светоч культуры, искусства, роскоши. Таких городов тогда, увы, было слишком мало у человечества. Придворный поэт Бернардо Беллинчони выразил радость и гордость миланцев своим златым городом в следующих словах:

Льстивые речи, обращенные к синьору, слились с чувством искренней законной радости всех людей искусства, всех творческих умов Италии и Европы. Оттого что они наконец стали свидетелями и участниками поворота истории к празднику творческой жизни, сердца их трепетали. В одной из своих поэм Гаспаре Висконти вложил в уста сирийских паломников, прибывших в Ломбардию, слова, являющиеся по сути обращением к согражданам Милана:

Вступив в соперничество с двором Лоренцо Великолепного, поэты Сфорца воспевали славу Милана, давая понять своему читателю, что благодаря покровительству благосклонных муз и чудодейственной силе богов в этом граде отныне призваны собираться все выдающиеся умы современности. Рисунки и портреты Леонардо вызывали ожесточенные споры среди тогдашних сторонников современного искусства и традиционалистов. Джорджо Мерула, прославленный ученик Филельфо, воспитанник «александрийского солнца» итальянской поэзии, обогрел теплом своих лучей ниву литературного творчества. Изабелла д’Эсте, будучи одной из наиболее образованных женщин эпохи, привыкшая к богатству и насыщенности интеллектуальной жизни дворов д’Эсте и Гонзага, — даже она была потрясена столь огромным и могучим скоплением талантов и творческих сил в Милане, с которыми ей довелось соприкоснуться во дворце своей сестры. Даже на должности секретаря у Беатриче состоял Винченцо Кальмета, человек, обладавший талантом необычайной выразительности, славный переводчик Овидия, приветствуемый всеми как наиболее одаренный гений современности, имя которого обессмертил Кастильоне, введший поэта в круг действующих лиц своего «Придворного». Но жизнь при дворе не давала никому из творческих людей права на пожизненную ренту. Игра ума была самым драгоценным капиталом. Растратить это качество означало потерять уважение современников. Поэт из Бергамо, Гвидотто Престинари, пытался снискать к себе уважение тем, что развлекал салонную публику, сделав великого Леонардо мишенью своих сатирических стрел. Он к месту и не к месту нападал на человека, чей причудливый гений не переставал ввергать двор Лудовико в священный трепет. Очень скоро кто-то при дворе высказался в том смысле, что поэт из Бергамо напрасно желает добиться бессмертия за столь дешевую цену, напрасно посягнул он на такого гиганта, каким, несомненно, является Леонардо. Престинари высмеивал Леонардо, поселившегося на летние месяцы в Априо ди Адда, за то, что тот целые дни проводит, выкапывая червяков и ловя сачком по окрестным холмам бабочек, понадобившихся невесть для чего. Леонардо, которому не замедлили сообщить о выпадах Престинари, не обратил на них ровно никакого внимания. На уколы жаждущего славы поэта он ответил молчанием.

Мавр жил наполненной жизнью, какой еще не ведали его современники. Он был уверен в том, что создает нечто великое. Главное чтобы слава о его свершениях донеслась до потомков. Вот отчего он призвал к себе эрудита Джорджо Мерулу, который сегодня уже почти забыт, но в те времена пользовался громкой славой великого литератора, глубочайшего знатока творчества Плавта, Марциала и Ювенала.

— Я хотел бы, чтобы ты написал для нас большую историю Милана. В ней ты мог бы поведать историю Висконти и Сфорца. Кульминацией всего повествования могло бы стать великолепие и расцвет нашего герцогства. Нам хотелось бы, чтобы труд твой был достоин твоего таланта, чтобы ты сравнялся с великими образцами, оставленными нам Фукидидом и Титом Ливием.