Валентин Курицын - В зареве пожара

Мы подъехали вперёд немного и приостановили коней. Справа, из таёжной трущобы, трещали сухие сучки и доносился слабый напев песни. Кто-то шёл навстречу к нам.

— Идёт… — прошептал Семён. — Слезай с коня-то: кто его знает, что за человек… В тайге тоже, брат, всякого народу довольно…

Я молча спешился и оправил кабур револьвера.

Уж ясно доносились до нашего слуха звуки молодого сильного голоса, и через несколько минут и сам певец вышел на тропу.

Это был рослый, черноватый парень в изорванном и загрязнённом озяме; плисовые шаровары широкими складками опускались на его большие приисковые «бутылы»; старая шапчонка, надетая на одно ухо, обнаруживала высокий лоб с угрюмым сдвигом бровей.

Увидя нас, незнакомец остановился. Чёрные и живые глаза его быстро окинули нас испытующим взглядом, и он одним движением скинул со спины винтовку.

— Стой, стой, земляк!.. Не торопись больно: от нас худого не будет… — заговорил Семён, приближаясь к парню.

— А что вы за люди?

— Люди мы не обидчивые. По своему делу с Преображенского прииска на Старосычускую резиденцию. Да вот — заблудились… С полдень уж блудим по тайге…

— Не можешь ли ты нам сказать, что это за место, где мы сейчас находимся? — спросил я.

— Это — вершина Левого Карабюза.

— А не возьмёшь ли ты вывести нас на тропу?

Парень помолчал и протянул неохотно:

— Оно вывести-то можно, да — вишь — ночь на дворе. Сегодня не выедешь. Ночевать надо будет.

— Так что ж? Заночуем… Ты сам-то откуда?

— А тут вот недалеко, в ключике мы копаемся… Вольной артелью, значит…

— Ну, так и веди к себе. Ночуем у вас.

— Вести-то не шутка… — замялся парень, — да вот что: можно ли на вас положиться? Как бы чего худого не вышло. Ещё разболтаете про нас — на резиденции-то…

— Ну, это ты, брат, будь без сумления… Не бойся… — успокоил его Семён.

И парень зашагал впереди нас. Тронулись и мы…

Через полчаса езды мы добрались до стана вольной артели, расположенного на правом увале лесистой горы. Чуть видный голубой дымок костра вился тонкой струйкой, поднимаясь из-за густых кедер. Человек пять «летучки», загорелых и оборванных, копошились около огонька — грели чай. Наш проводник ещё издали крикнул им, чтоб они не тревожились — свои, дескать, — и поэтому наше появление не вызвало никакой суматохи.

— Здравствуйте, ребята! — сказал я, слезая с коня и подходя к огню.

Старик лет пятидесяти, с длинной седеющей бородой, с выразительным спокойным лицом, только что подкладывающий дрова на огонь, поднялся мне навстречу и ответил, внимательно посмотрев на меня:

— Милости просим, добрый человек. Садись, где стоишь — гость будешь…

Я присел и, пока Семён рассёдлывал лошадей и привязывал их на аркан, ругаясь — по своему обыкновению — полусердито, полудобродушно, стал распаковывать свои вьюки, вынимать чайник, чашки и хлеб…

Чайник вскипел, и я, вместе со своими новыми знакомыми, принялся за чаепитие. Свежий вечерний воздух тайги, продолжительная верховая езда — всё это сильно возбудило мой аппетит и жажду, и я, закусив вяленым мясом — этим обычным таёжным деликатесом, — пил чуть не десятую чашку, слушая рассказы своих компаньонов.

— Как золото-то, идёт у вас? — спросил я.

— Да ничего, слава Богу. Не жалуемся покуда. Намываем в день по золотнику на брата, когда и поменьше. Всяко бывает. Вишь, золото-то здесь «гнездовое», непостоянная рассыпь… — ответил старик, опрокидывая свою чашку и утирая мокрый лоб рукавом грубой холщовой рубахи.

— Начальство-то не беспокоит вас?

— Приезжал намедни урядник — пронюхал как-то… Приехал, покричал, тюрьмой постращал: да поднесём мы ему золотишка с четверть фунта от артели: «на, дескать, не гневайся только». Ничего… Взял — уехал. Я чай, к осени-то опять будет… Тоже ведь ему антиресно… пожива, значит.

— Д-да, ваше житьё не лёгкое.

— Это ты верно, барин — не весёлое наше житьё. Голод, холод терпишь, да ещё каждого куста бояться надо — того и гляди заберут… За хищническую разработку золота арестантских рот попробуешь… А то и сказать: лето-то проработаешь, а осенью в деревню приедешь, почитай что безо всего — ни денег, ни товару. Всё на харч, да на водку уходит. Думаешь, будет теперь по тайге шляться, пора на печи лежать. Дома-то у меня сын женатый хозяйством живёт… Внучат уже двое есть… Так нет — как только весна, так и манит опять, так и тянет… Привычка стало быть, к тайге-то, што ли? Давно уж я в ней путаюсь… Насушишь сухарей, кайлу, лопатку возьмёшь и поплетёшься куда-нибудь — в тихий уголок… в тайгу-матушку.

Старик задумался. Я не без удивления заметил, как на его тёмное морщинистое лицо легла легкая, чуть уловимая черта мечтательности.

Углы губ его тихо и нервно зашевелились…

— Хорошо в тайге-то… вольготно!.. — протянул он, — помолодеешь словно бы. Ветерком тебя обдует. Цветы всякие цветут, пташки, не ушёл бы!

И нельзя было не согласиться с его словами. Очарование тайги, наступающей ночи властно просилось в сердце. Тёмно-синее высокое небо загоралось бледными звёздочками. Тени сгущались… Пламя нашего костра играло золотистыми блёстками на потемневшей коре деревьев и ложилось красным кругом на измятую траву лужайки. Дальние вершины гор тонули в густом сумраке. Засыпающая тайга глухо шумела. Сизый туман, поднимаясь от реки, наполнял долину ночной сыростью…

Становилось свежо…

Я поднялся от костра и крикнул Семёну:

— Тащи-ка, брат, сюда седло да вьюки. Я лягу тут, около огонька.

— А не лучше ли вам будет в шалаше? — предложил мне старик.

— Ничего, и здесь хорошо. Ты только завтра, пожалуйста, разбуди нас пораньше…

Я положил около себя оружие, закутался в мой мэкинтош и лёг, прислонясь головой к седлу. Собеседники мои отошли в шалаш. Семён, видимо, выпивши, и поэтому не в меру разговорчивый, подсел ко мне, попыкивая трубочкой.

— Ну, барин… вот и ночуем. Что ж? хорошее дело… Лошади отдохнут… и больше ничего! — пробормотал он. — А ребята хорошие… Тёплые ребята… одно слово… водкой меня поподчевали… Выпил я — это точно… виноват… выпил, а дело — помню… Кони на корму, всё исправно… так-то!..

— Где же водку они берут? — поинтересовался я.

— А у арендателя… у жида. Недале отсюда работает.

Арендаторами в тайге принято называть вообще всех мелких золотопромышленников. Некоторые из них, почти большинство, занимаются, между прочим, скупом золота у «летучки» и у рабочих с соседних приисков, моют на «сухой бочке», т. е. продают спирт по золотнику за бутылку, чем и являются серьёзными конкурентами профессиональным спиртоносам…

— Ну, ты иди спать, ложись, Семён, — сказал я.