Такэси Кайко - Гиганты и игрушки

Сюнскэ не мог позабыть картины, увиденной им в осеннем лесу. Нет, не торжественная красота печального пейзажа, не кружевное плетение оголенных черных ветвей на фоне голубого неба поразили его. Ему вспоминались трупы крысят, развешанные на ветвях забывчивой птицей — балабаном. Крошечные тельца, словно серые сморщенные плоды, раскачивались на холодном ветру. Тут не было ничего неожиданного, но, увидав эту картину собственными глазами, он всем своим существом ощутил ледяное дыхание ужаса.

Были и другие предвестники надвигающейся беды. Во время осенней инспекционной поездки, скитаясь по дорогам от деревни к деревне, он не раз убеждался в правильности своих опасений. В ясном небе беспрерывно кружили коршуны и ястребы, по временам они камнем падали вниз, настигая в зарослях жертву. В траве то и дело блестящей лентой мелькала змея. Рыжей вспышкой огня проносилась ласка. У берегов озер на влажной земле переплетались следы самых разных зверей. В чаще шла непрерывная возня. Преследуя крыс, другие животные изменили своим привычкам — добыча была такая легкая, что даже ночные хищники отваживались охотиться при ярком свете дня.

С наступлением темноты преследование шло в бешеном темпе: явственно слышался топот бегущих ног, визг, урчанье, скрежет и лязг зубов. Сюнскэ невольно настораживался. Если ночь заставала его в пути, он разбивал палатку где-нибудь на лесной прогалине. После захода солнца и на рассвете, когда крысы развивают особенно бурную деятельность, атака на них усиливалась. Сюнскэ не обладал чутким слухом охотника, умеющего распознавать зверя по крику и шороху шагов, но, очевидно, в атаку на обитателей подземелья устремлялись все лесные хищники — горностаи и лисы, ласки и совы. Если крыса попадала в капкан, ласки к утру обгладывали ее до костей. Совы метались между деревьями всю ночь напролет. Однажды сова, поймав на поляне крысу и возвращаясь в чащу, наткнулась на тонкий бамбуковый шест, подпиравший палатку. Шест упал, сова, потеряв равновесие, вместе с палаткой рухнула Сюнскэ на голову. Он затаил дыхание и замер, боясь шелохнуться. Послышался шум тяжелых крыльев и слабый писк полуживой крысы. Сквозь толстую ткань Сюнскэ почувствовал на лице острые когти хищной птицы и теплоту тела слабо барахтавшегося зверька. Сердце его пронзила боль.

Тревожных признаков с каждым днем становилось все больше. Сигналы беды, притаившейся в темных подземельях, один за другим поступали на поверхность. А Сюнскэ ничего не мог предпринять. Правда, летом и осенью он не раз выезжал в лесные районы. Но его посылали в командировки лишь для того, чтоб израсходовать ассигнованные на них суммы и на будущий год увеличить смету хоть на иену. Иными слова ми, от него требовалось, чтобы он прогуливался по лесам, и только. А о борьбе с крысиным нашествием никто и не помышлял.

Сотрудники научно-исследовательского отдела предугадали беду еще прошлой весной, до того как зацвел бамбук. Но ведь он цветет раз в сто двадцать лет, и даже ученым трудно заранее предсказать размеры возможных потерь. Во всяком случае, им было ясно одно — в этом году грызуны причинят лесному хозяйству гораздо больший ущерб, чем обычно. Научно-исследовательский отдел сигнализировал об этом отделу лесоводства, в котором служил Сюнскэ. Были представлены все расчеты и даже примерный план борьбы с крысами. Но сотрудники отдела лесоводства, слишком привыкшие к спокойной жизни, не поняли всей серьезности положения и, сославшись на недостаток средств, положили проект под сукно. Потом собрались заведующие отделами, но и они толком не вникли в суть дела — ограничились тем, что решили рассеять в зарослях бамбука самый сильный крысиный яд.

Впрочем, даже и эти половинчатые решения остались на бумаге. Доклады научных сотрудников пылились и превращались в макулатуру. И тогда Сюнскэ, изучив материалы исследовательского отдела и посоветовавшись с научными сотрудниками, разработал свой собственный план борьбы с крысами. Он подал его непосредственно начальнику департамента, через голову своего шефа. Сюнскэ доказывал, что когда семена низкорослого бамбука созреют, начнется нашествие крыс, и потому предлагал выжечь его обширные заросли на стыке трех префектур, предварительно разделив их на блоки, а чтобы не вызвать лесного пожара — каждый блок выжигать отдельно. К проекту была приложена карта. Сотрудники научно-исследовательского отдела, хоть и делали кислые мины, в глубине души возлагали надежды на этот проект. А сам Сюнскэ, хотя он ни минуты не верил в успех, все-таки засиживался на работе допоздна.

На составление подробного плана ушло три недели, а на то, чтобы его отвергнуть, не потребовалось и трех минут. Начальник департамента даже не стал его читать. Он вызвал заведующего отделом лесоводства. И тогда выяснилось, что тот вообще ни о каком проекте понятия не имеет. А получилось все это так: дело было срочное, и Сюнскэ, хорошо зная, что такое канцелярская волокита, поддался на уговоры начальника научно-исследовательского отдела и перемахнул через две ступеньки — обошел и своего шефа, и руководителя сектора. Ведь если б он стал действовать по инстанции, проект дошел бы до начальника департамента неизвестно когда, а то и вовсе застрял бы где-нибудь на полпути. И потом на Сюнскэ напирал начальник исследовательского отдела — его собственное предложение было отвергнуто еще раньше и теперь он хотел настоять на своем, использовав с этой целью Сюнскэ.

Кончилось тем, что Сюнскэ получил нагоняй от своего непосредственного начальства. Шеф разговаривал с ним раздраженным тоном, грозно нахмурив брови.

— Самовольничаешь, а потом красней из-за тебя перед начальником департамента! — жестко сказал он и, зашвырнув проект в ящик стола, демонстративно повернул ключ. И Сюнскэ снова остро почувствовал, что стоит на самой нижней ступеньке служебной лестницы.

Узнав от Сюнскэ, как обернулось дело, заведующий научно-исследовательским отделом просто зубами заскрежетал от досады. «Вот еще тоже святая простота!» — подумал Сюнскэ, и его охватило неприязненное чувство. Предельно учтиво, но очень холодно он произнес:

— Мне кажется, дело заранее было обречено на провал…

— Почему?!

— Ну, мне бы тоже не понравилось, если б меня обошел подчиненный.

Тот онемел от удивления. Как и положено ученому, он был человек не от мира сего. В его честных глазах мелькнула растерянность. «Не умеет притворяться. Смутился, что разгадали его мысли», — подумал Сюнскэ.

Словом, проект был предан забвению. Сюнскэ только вызвал гнев начальства и презрение сослуживцев. Они, разумеется, улавливали связь между цветением бамбука и крысами, но предпочитали отмалчиваться. Им бы только спихнуть поскорее текущую работу. Изо дня в день они подписывали вороха всевозможных бумажек, даже не уяснив себе толком, о чем там речь. А потом — кабак, обильные возлияния, идиотские песенки, вроде «Жизни на карачках» или «Все на свете — дерьмо». Сперва сослуживцы, видя, что Сюнскэ делает работу, которой ему никто не поручал, решили, что он чудит, оригинальничает. Но когда проект был готов и подан самому начальнику департамента, они вдруг ощутили уколы зависти. Им была неприятна мысль, что кто-то их обскакал. Поэтому они сторонились Сюнскэ. Впрочем, недолго. Едва он потерпел поражение, как сослуживцы стали наперебой заверять его в дружбе и выражать сочувствие. В кабаках они произносили громовые речи в защиту Сюнскэ и ругали шефа за формализм. Однако сам Сюнскэ помалкивал, а если к нему обращались, лишь усмехался в ответ.