Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

— Тамара! — зовет он. — Это я, Ким!

Нет ответа. Ким выходит наружу, слоняется по городу, доходит до главной площади. На ее краю стоит группа украинских подростков, и парню удается затесаться между ними. Около шестидесяти евреев стоят, сидят и лежат на земле возле комендатуры. Слышен детский плач, он поднимается высоко, к самому небу. Пасмурно осеннее небо. Вокруг евреев стоит цепь вооруженных эсэсовцев. Ким вглядывается в лица людей: Тамары там нет. Кто-то из соседних парней-украинцев говорит ему тихо:

— А ты часом не еврей, хлопчик? Тикай отсюдова…

Ким уходит с площади и, покружив по городу, возвращается в дом Фейгиных. Словно магнитом тянет его к Тамаре. Он входит в дом, прикрывает сломанную дверь и ложится на кушетку. Парень смертельно устал: бессонная ночь и долгая дорога от Веприка дают себя знать. Чуть-чуть полежу, отдохну, думает он — и тут же проваливается в глубокий сон.

Два часа пополудни. Евреи все еще толпятся на главной площади Гадяча, и чем дальше, тем больше опасаются они за свою судьбу. Вокруг людей — оцепление из вооруженных эсэсовцев и полицаев.

Полежав на влажной холодной земле, начинает проявлять активность тяжело больной профессор Эйдельман. На прекрасном немецком языке он жалуется на ошибку людей, которые привезли его на площадь. Это просто неслыханно. Он никакой не еврей, он русский! Автор нескольких книг, которые снискали ему известность не только в России, но и за рубежом. Дома у них — у него и у жены — остались паспорта, где ясно написано…

Не в первый раз человек пытается отмежеваться от евреев; когда-то он уже проделал это посредством крещения. Сейчас его слова обращены к ближайшему эсэсовцу. Это бледноватый немец в черном мундире, украшенном металлическими черепами; на носу у него очки, придающие зверю обманчивый человеческий облик. Степан Борисович говорит не переставая, убеждает, доказывает; очки на носу гестаповца вселяют в него надежду. Наконец немцу надоедает это непрерывное жужжание, и он удостаивает профессора пристальным взглядом.

— Прикажи ему снять штаны! — советует очкастому другой эсэсовец, из тех, что привезли Эйдельманов на площадь и посвящены в преступную тайну профессора.

В этот момент на Степана Борисовича нападает очередной приступ кашля. Пока профессор содрогается, лежа на земле, очкастый немец грубо стягивает с него штаны и являет на обозрение всей площади сморщенные гениталии старика, обрезанные по всем правилам завета Авраама. Эсэсовцы и полицаи разражаются хохотом. Смех и скабрезные шутки летят над площадью. Степан Борисович корчится от кашля, последние силы оставляют его. На время старик умолкает; Клара Ильинична, склонившись над мужем, что-то шепчет ему на ухо — не то утешает, не то уговаривает.

Резник реб Довид стоит неподвижно, губы шепчут молитву, отрывки из Давидовых псалмов. Ничто не может сбить его с толку — ни небо, ни земля, ни земные жители. Нехама смотрит на старика. Она не слышит ни слова из его беззвучной молитвы, но знает: этот дряхлый резник служит сейчас единственным посредником между нею и Владыкой миров. Несладкая выпала ей жизнь. Нехама рано осталась без отца. После того как отошел в мир иной возчик Зорах, властная мать превратила девочку в рабыню. Что видела она? Лишь тяжкий труд, упреки и ругань. И все равно любила свою деспотичную маму Нехама. Даже сейчас, глядя на шевелящиеся губы реб Довида, думает Нехама об оставшейся в подполе матери. Кто теперь позаботится о ней, кто поможет?

Впервые в своей семидесятилетней жизни Нехама осталась одна, без материнского присмотра — и сразу ошиблась, зачем-то заперла дверь…

Глаза Мириам Левитиной рыщут по площади, высматривают сыночка, Янкла. Она и хочет, и боится увидеть его здесь. В небе сгущаются тучи, первые капли дождя падают на площадь, на людей. Лия лежит неподвижно; трудно понять, в сознании она или нет. Мдть склонилась над нею, держит голову дочери на коленях.

Привозят еще одного еврея — это служка Беломордик. В руках у него неизменная коробка для пожертвований. Беломордика поймали на улице, когда он возвращался с похорон. В эти дни на улицах то и дело находят мертвых — замерзших, застреленных, забитых насмерть, и каждого из них провожает Беломордик до могилы, читает над ним кадиш и «Эль мале рахамим».

Три пополудни. Дальше ждать невозможно: немцы хотят успеть до наступления темноты. «Встать!» Полицаи повторяют прозвучавшую немецкую команду по-русски. Евреи поднимаются с земли, поднимают больных. Степана Борисовича держат двое: сам он не может устоять на ногах. Как и Лия Левитина — ее с двух сторон поддерживают Мойше Сохоринский и мама Мириам.

— Сейчас начнут регистрацию! — с облегчением говорит Сохоринский.

Людей выстраивают в колонну по шесть. Получается десять рядов и еще один, неполный — всего шестьдесят пять человек. Вокруг колонны — полицаи и эсэсовцы.

Идет нудный осенний дождь. Низкое, серое, давящее небо нависло над городом. Колонна сворачивает на Ромнинскую улицу. Справа — двухэтажное здание гостиницы. Ресторан открыт, из него доносится дразнящий запах тушеного мяса. Теперь здесь обедают только немецкие офицеры — солдатам и местным гражданским жителям вход воспрещен. Слева — закрытые магазины, часть из них разграблены. Улица продолжает жить своей жизнью. Что может остановить эту жизнь? Уж, во всяком случае, не звук шагов проходящей скорбной колонны. Чьи-то глаза опасливо смотрят из-за слегка приоткрытых ставней. Справа кинотеатр. Дождь орошает деревья, неподвижно застывшие по обеим сторонам улицы. Весь мир словно затаит дыхание. В тишине слышен лишь звук шагов и тихое бормотание дождя.

Куда ведут евреев? Не на станцию ли? Гадяч — это вам не большой город, коротки его улицы. Ромнинская впадает в Вокзальную. Вот и дом Хаи-Сары Берман. Она шагает в своем ряду, низенькая, пузатая, желтолицая. Слышен детский плач. Степана Борисовича тащат на плечах двое мужчин. Болезнь превратила его в почти бесплотную тень.

Читатели, наверно, уже поняли, куда ведут этих людей, но сами они не имеют о том ни малейшего понятия. Мойше Сохоринский высказывает предположение, что пункт назначения — станция. Оттуда их, видимо, распределят на работу.

Но даже в сердце этого неисправимого оптимиста закрадываются дурные предчувствия. Куда направляется колонна? Когда наконец начнут регистрацию?

Ряды давно уже смешались. Теперь это никакая не колонна, а стадо уставших, измученных людей. Клара Ильинична семенит за двумя мужчинами, несущими на плечах беспомощного Степана Борисовича. Время от времени она напоминает им: «Осторожно! Осторожно!» Все мысли ее сейчас о том, как бы не повредить деликатную ношу.