Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Сух тон письма, нет в нем ни тени чувства. Степан Борисович раздраженно срывает обертку с «Новостей» и бегло просматривает оглавление. На этот раз нет в журнале интересных статей, но в разделе критики и библиографии он обнаруживает резкий отзыв о своем учебнике «Кинематика машин». Автор неприятной заметней — доцент Абрамовенко, бывший ученик Степана Борисовича. В свое время это был туповатый студент, с кочаном гнилой капусты на плечах вместо головы. Именно так и заявил ему Степан Борисович на одном из экзаменов. Да, профессор знал, что Абрамовенко — один из руководителей институтской парторганизации. Ну так что? Неужели вы полагаете, что профессор Эйдельман станет закрывать глаза на невежество экзаменуемого только потому, что тот связан с властями? Ни за что! По крайней мере, до сих пор он еще ни разу не позволял себе опускаться так низко.

Вера приносит котлеты. Она неплохая девушка, Бог наградил ее приятным лицом, хотя и сплошь изрытым отметинами оспы. Все едят котлеты и слушают раздраженную речь Степана Борисовича. Он продолжает кипятиться по поводу Абрамовенко. Этот пустозвон превратился сейчас в большого человека: доцент, кандидат наук и еще черт знает кто! А теперь еще и напечатал полную ругани статью о книге профессора. Нет, Степан Борисович не позволит невежде и дураку глумиться над своими книгами! Он еще покажет этому доценту, где раки зимуют, он еще докажет, что у Абрамовенко на плечах по-прежнему кочан гнилой капусты!

Степан Борисович известен своим воинственным нравом во всем, что касается ученых дискуссий. Не раз уже в технических журналах вспыхивали жестокие споры между ним и его оппонентами. Сейчас перед Вениамином не мирный дачник над тарелкой с котлетами, а боевой конь, почуявший дальний поход: он бьет копытом, грызет удила, и пена капает с грозной его морды! Поистине, нет более жестоких войн, чем войны научные!

Степан Борисович разражается продолжительным приступом сильнейшего кашля; лицо его сморщивается и багровеет, на платочке, который он держит у рта, расползается красное пятно. Клара Ильинична поспешно приносит из комнаты склянку с лекарствами и стакан молока. Затем она обращается к Вениамину: нужно срочно ехать в Гадяч за врачом.

Глаша! Куда подевалась эта девчонка? Но вот она появляется на дороге, таща за собой велосипед; мокрое от пота лицо горит воодушевлением, босые ноги в пыли. Все ее гибкое тело излучает деятельное усилие.

— Глаша, мне срочно нужно в город!

Минуту спустя велосипед уже мчится по дороге.

Степану Борисовичу прописывают постельный режим в течение недели, но, даже лежа в кровати, он не прекращает работы. Профессор диктует Вениамину, тот записывает в блокнот, а затем распечатывает материал на пишущей машинке. Прежде всего — полемическая статья против капустной головы. Нет, Степан Борисович не из тех, кто легко сдается! Он не падает на колени даже перед ангелом смерти. Даже ангелу смерти придется подождать, когда он заявится к профессору: уж слишком много дел еще не переделал Степан Борисович на этой земле.

Вот и лежит он в постели, шуршит страницами книг и журналов и диктует Вениамину третий том своей книги «Динамика». В это время Глаша занята велосипедом. За последние дни она настолько освоила науку езды, что предложила Вениамину поменяться местами. Пусть теперь он садится на неудобную раму, а она, Глаша, будет крутить педали. Ну не наглость ли? Однако нет ничего труднее, чем устоять перед уговорами таких нахальных девиц. Поддается наконец и Вениамин; скрепя сердце, соглашается он занять не подобающее сильному полу место. Глаша вскакивает в седло.

Велосипед, набирая скорость, катится со спуска и даже не разваливается на куски. Но ясно ведь, что такие шутки никогда не кончаются хорошо. Заднее колесо попадает на острый камень, слышен протяжный вздох порванной камеры и стук обода. Мост уже совсем рядом, но делать нечего — надо чинить колесо, а для начала найти место прокола. Они спускают велосипед к реке, опускают камеру в воду и смотрят, откуда пойдут пузырьки. Теперь надо ставить заплату. Вениамин вытаскивает из велосипедной кобуры клей, шкурку и кусочек резины.

Легкими и сердечными были их отношения. Каждый день поджидала девушка Вениамина — вернее, Вениамина и его велосипед. В течение года выучилась Глаша читать и писать. Андерсен оказался прекрасным учебником. Новые миры открылись перед нею. И хотя мама Настя продолжала вести прежнюю грешную и разгульную вдовью жизнь, к дочери не пристало ни капельки грязи и греха. Когда матерью овладевал очередной приступ безумия, Глаша просто сбегала из дома — было у нее несколько укромных уголков, полных Господнего благоволения.

В огороде росли помидоры и огурцы, картошка, арбузы и капуста. Глаша хорошо понимала язык чистой песчаной почвы, не скупилась на удобрения и полив. Как добрая мать, напевая про себя, расхаживала она между грядок, а любопытные овощи поглядывали на нее из-под листьев.

Каждое утро Глаша брала корзину и шла в лес за ягодами и грибами. Лесная земля любила ее не меньше огородной; к тому же девушка прекрасно знала скрытые места и всегда возвращалась с добычей.

В дупле большой старой сосны жила пара золотистых белок, о которых не знал никто, кроме Глаши. Она приносила белкам орехи, и те, еще издали заслышав ее шаги, вылезали из дупла и спускались к девушке. Получив гостинцы, белки тут же усаживались разгрызать их, сохраняя при этом на мордочках уморительно серьезное выражение. Похоже, они считали себя правительницами этой части леса.

Водила Глаша знакомство и с несколькими лесными куропатками. Иногда она приходила навестить их — для этого нужно было выходить очень рано, когда туман еще только начинал подниматься по стволам деревьев и между кустов. Птицы встречали ее приход свистом, клекотом и хлопаньем крыльев. Глаша любила лесных жителей, для каждого из них находилась у нее улыбка и особое, ему лишь посвященное слово. Она понимала разговор птиц и деревьев, шепот ветра, язык тумана, свет солнца. Природа пела свои песни в ее душе.

Нет, Глаша совсем не чувствовала себя одинокой. В часы материнского загула, когда во дворе дома начинали греметь дикие песни, переливы гармошки и грубые пьяные голоса, Глаша уходила в лес. Лес принимал ее как любящий отец, и девушка с облегчением прижимала голову к его огромным добрым коленям.

В начале века жил в Одессе-маме парень по имени Арик. На улице Старопортофранковской стоял двухэтажный дом, в нижнем этаже которого размещалась крошечная бакалейная лавка. Ею занимались родители Арика; сам он к пятнадцати годам умел лишь гонять голубей, а во всем остальном был полнейшим невеждой. Завет плодиться и размножаться был воспринят его папой и мамой как главное руководство к действию; результатом их усилий стала целая армия детей. Дать образование всем было решительно невозможно, поэтому не учили никого. Арик три года посещал хедер меламеда Ицика; легкомыслие не помешало ему научиться различать буквы и даже немного читать, хотя и через пень-колоду. О переходе в школу более высокой ступени речи не шло: синематограф, цирк, орехи и лимонад интересовали парня намного больше. Через несколько лет к этому списку добавились девушки.