Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Как уже говорилось, Голда была очень домашней девушкой, девушкой-матерью; в этом она видела свое назначение в жизни. Когда случилось с нею непредвиденное, она попыталась предпринять соответствующие меры, которые, впрочем, не помогли — уж больно цепким до жизни было потомство Гинцбургов.

И опечалилось лицо старшей дочери кладбищенского служки. Гинцбург не знал о причине и очень тревожился за здоровье Голды. Из всех домашних о происходящем догадалась лишь Ципа-Лея, но и она не говорила ни слова — лишь плакала втихомолку, когда никто не видел.

И вот в один прекрасный день разразился радостный гром: Голда объявила о своем предстоящем замужестве. В один миг расцвела она, праздник воцарился в доме. Пришли в гости Берман с матерью, принесли конфеты для младших. Мирочка и Ривочка сидели на коленях у жениха и оживленно болтали. Берман любил детей, и те платили ему взаимностью. Голда поставила на стол угощение, глаза ее сияли счастьем и радостью жизни.

Через несколько дней пара расписалась в загсе по обычаю властей, а затем пришла пора и для хупы по обычаю Моисея и народа Израиля. Молодые собирались жить у Бермана, но свадьба состоялась в доме невесты. Был устроен славный праздник, веселый еврейский праздник, полный радости, пения, вина и мудрых наставлений. Что скрывать — и я, автор, на той свадьбе был, мед-пиво пил.

Соломон и Фирочка к тому времени уже уехали из Гадяча. Но все остальные сыны и дочери дома Фейгиных, и Вениамин среди них, сидели за свадебным столом. Рукоплескания, песни и пляски захлестнули дом от края до края. Показала себя во всей красе и Хая-Сара Берман, уважаемая мать жениха, когда, раскрасневшись и отдуваясь, отплясывала она пляски былых, хороших времен, времен дяди Хаима Зайделя. И все гости дружно хлопали в ладоши в такт пузатой плясунье.

Ближе к полуночи стали слипаться глаза младших детей, и они один за другим были уложены спать, невзирая на слезы и протесты. Зато старшие шумели до рассвета, пока ослепительное солнце не вышло осторожными шагами из-за восточного края неба.

Хася, Ханке и Сарка провожали Фейгиных до Садового переулка. На лице красавицы Ханы сияла улыбка. Прохладный утренний ветерок шевелил ее волосы. Петухи со всех концов земли возвещали о приходе нового дня.

Много лет минуло с тех пор, но вот он — всплывает и встает в этих скромных строках тот свежий рассвет, и чудесная улыбка Ханы, и болтовня девчонок в спящих утренних улицах.

А между тем Соломон и его молодая жена жили в своем тайном загадочном мире. Радостен был этот мир и нежен, дремотой и трепетом объят.

Но Фирочка показала себя очень практичной девушкой. Окончив той весной школу, она намеревалась, несмотря на замужество, сразу поступать в институт. После обсуждения было принято решение в пользу медицинского. Вообще-то она могла выбирать любую профессию, но профессия врача казалась ей более подходящей женщине.

Вступительные экзамены начинались двадцатого августа, а потому молодые покинули Гадяч раньше обычного. Кроме того, за Соломоном еще тянулся неприятный хвост в виде экзамена по «Деталям машин». Стыд и позор! Как может позволить себе хвосты и провалы такой приятный и способный молодой человек? Похоже, что парень бездельничал в течение всего года и начал готовиться лишь в последнюю неделю перед сессией. Теперь-то Фирочка наставит его на путь истинный! Все, кончено — отныне не будет у нас ни хвостов, ни повторных экзаменов!

Соломон посмеивался, слушая ее упреки и наставления. Ах, товарищи! Вот ведь нашелся на его голову жандарм в юбке!

Он снисходительно похлопывает по плечу свою цветущую жену, но одно это прикосновение кружит ему голову и туманит взгляд — тем более когда навстречу улыбаются такие нежные голубые глаза. Ну как тут не обнять этого прекрасного жандарма, как не прижать к сердцу со всем пылом супружеской любви? В конце концов, дисциплина есть дисциплина — уж если вступил в семейный союз, приходится исполнять распоряжения жены. Что поделаешь?..

Так начал и Соломон мало-помалу впрягаться в семейный воз. Молодые вернулись из Гадяча за десять дней до начала экзаменов. Слегка поутих без них дом в Садовом переулке. Пока еще осталась там маленькая Тамара, еще бегает она по комнатам, рассыпая смех и болтовню, но скоро уедет и она — ведь Вениамину поручено отвезти ее к матери в Москву. Владыка мира, с кем тогда останутся старики?

Вот уже начинают желтеть сады. Кончился сезон клубники и вишен, пришло время помидоров и картофеля. Но шумит еще по утрам городской рынок, еще лежат на длинных его прилавках плоды щедрой земли. По воскресеньям приходят сюда и несколько слепцов; они сидят в тени, перед ними миска для подаяний, а в руках бренчат старые бандуры. Хриплыми голосами поют они грустные и возвышенные песни. За прилавками и у телег стоят дети земли, коренастые крестьянки в цветастых платках и сдержанные усатые колхозники, продают желающим овощи и фрукты всех размеров и сортов. Полны телеги свежими дарами садов и огородов. В этом году особенно уродились арбузы и помидоры — ведро последних можно купить всего за два-три рубля.

Вениамин продолжает разъезжать между Гадячем и Вельбовкой. Как уже было сказано, не повезло ему этим летом с романтическими отношениями. Пытался он очаровать дачниц, которые пасли своих отпрысков на речном берегу, но так и не удостоился ощутимого проявления симпатии с их стороны. С обидным равнодушием отнеслись эти женщины к нему, бедному студенту, частному секретарю какого-то профессора.

По вечерам Вениамин заходил в дом одной из дачниц, где веселая компания собиралась на чашку чая, шутливый разговор и негромкую песню. Сидели в палисаднике под открытым небом. Рядом стояло задумчивое дерево; в ветвях его пряталась вечерняя тень, постепенно расползающаяся по земле. На западе угасал разноцветный костер. Ветер веял приятной прохладой, запахами травы и женских духов. В такие моменты выходила из своего укрытия грусть и молча растворялась в пространстве. Наталья Викторовна, полная и приятная женщина, запевала протяжную украинскую песню, и все присутствующие подхватывали — каждый как умел.

Поочередно в Гадяч съезжались из больших городов мужья — провести здесь дни отпуска. Тогда к сумрачному воздуху примешивался запах мужских папирос, а женщины начинали красить губы и пудрить загорелые щеки.

Но никто не красил губ и не пудрил щек ради Вениамина. Что же мог он тогда записать в список удач и приобретений этого лета? Крохотные вещи, легкие, как чесночная кожура, случайные события, не заслуживающие особого внимания. Перешептывание сосен, высоко вознесших свои гордые кроны. Веселая кутерьма жизни у их подножия, песня трав и цветов, тень и прохлада.