Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Таким, устойчивым и постоянным, был образ жизни Бермана с незапамятных времен; как изменишь привычку, если стала она плотью твоей и кровью? Привычка — и крепость, и тюрьма старых холостяков, их пожизненный приговор. Однако ведь вот — произошло непредвиденное между ним и Голдой, а значит, пришла пора Берману сделать нелегкий выбор.

Потупив глаза и покраснев, как обмочившийся маленький мальчик, он пришел к матери и объявил о своем намерении жениться на Голде. В сообщении этом не было для Хаи-Сары ни крошки радости. Конечно, услышанное вовсе не стало для нее полной неожиданностью: Хая-Сара давно уже чувствовала недоброе. Гадяч не такой уж большой город; уши здесь есть даже у стен, да и у самой Хаи-Сары не настолько плохой слух.

Хая-Сара Берман вздыхает. Ну кто он такой, этот Гинцбург? Какой-то габай — нищий неудачник. В прежние дни она даже не посмотрела бы в его сторону. Если говорить о семье Берман, то ее родословная включала длинный список богатых и достойнейших предков. О чем тут говорить? Она сама, Хая-Сара, была в свое время хозяйкой такого роскошного магазина, что дай Бог каждому! Да и со стороны матери можно вспомнить знаменитого дядю, Хаима Зайделя, мир душе его!

Странные слова, покрытые пылью прошлого… Ведь эти воспоминания, включая и дядю Хаима Зайделя, не стоят сейчас и ломаного гроша! Хая-Сара Берман вздыхает. Но есть ли у нее выбор? Йоселе должен исполнить свой мужской долг.

И вот в тот же самый вечер пришла Голда Гинцбург в дом на Вокзальной улице для длительной беседы с будущей свекровью. И что же? Стеснительная девушка понравилась Хае-Саре. Оказалось, что не так уж все и плохо. В самом деле, не может же такой парень, как Йоселе, оставаться свободным всю жизнь? Видно, что девушка знает семейный уклад и при этом предана Йоселе всей душой. На следующее утро Хая-Сара облачилась в субботнее платье и вместе с сыном отправилась к Гинцбургам.

В доме кладбищенского служки тоже струился ручеек жизни. Мать Голды ушла в мир иной десять лет тому назад, оставив после себя шестерых детей. Голда была старшей — на нее и пала вся тяжесть домашней работы; поневоле уже в юные годы превратилась она в мать семейства. Какое-то время ей помогала тетя Ципа-Лея, мамина сестра. А потом отец взял тетю в жены, и та начала рожать без передышки. Число детей довольно быстро выросло до десяти. Нелегко было справляться с такой большой командой, и Голде как старшей пришлось взять на себя значительную долю семейных обязанностей.

Не было достатка в многодетном доме Гинцбургов — во всем здесь ощущалась вынужденная умеренность и скромность. Должность служки в эти дни не приносила почти никакого дохода. Ципа-Лея, сорокалетняя женщина со следами былой красоты, была вечно занята детьми, хозяйством и домашней работой. Жизнь измотала ее, но Ципа-Лея не жаловалась: в конце концов, она с честью несла бремя матери десятерых детей, шестеро из которых вышли из чрева ее старшей сестры, — несла, не разделяя ребятишек на своих и чужих.

Но мы-то разделим их во имя точности повествования. Вот имена шестерых старших: Голда, Нахман, Хася, Хана, Сарка и Лейбл — четыре дочери и два сына. В каждом из них чувствовалось очарование народа Израиля; несмотря на невзгоды и скудный быт, не было в этих невинных душах ни капли черной горечи.

Нахману исполнилось девятнадцать; был он черняв, как отец, смел и красив. Он еще не брился, и взрослые посмеивались над его едва пробившимися юношескими усиками. Зато девушкам в Гадяче было отнюдь не до смеха: они заглядывались на широкие плечи Нахмана, на красивый блеск его глаз и не находили в усиках ничего смешного. Нахман обслуживал городской склад конторских изделий и хорошо разбирался в тонкостях этого товара. Тетради, блокноты, пузырьки с чернилами и клеем, глобусы и пеналы, счеты и шахматные доски, пластинки и фотографии, карандаши и ручки — среди всего этого огромного разнообразия проводил парень каждый рабочий день. Он получал четыреста рублей в месяц, и эти деньги служили семье хорошей опорой. Вот только опора эта выглядела не слишком устойчивой. Кто знает, куда занесет Нахмана судьба, когда через год заберут его в армию?

Хасю миновала доля старшей сестры — домашнее хозяйство. Она училась в сельскохозяйственном техникуме, который размещался в Гадяче за высокой стеной бывшей городской тюрьмы. Хасе платили стипендию; два года назад она вступила в комсомол. Дома девушка отвечала за огород и за пегую семейную корову. Техникум научил Хасю сельскохозяйственной теории, а вот практику она постигала на огороде Романа Назаровича Иванчука, с которым подружилась на почве общего интереса к овощам и фруктам. В этой живой и деятельной девушке с бойкими глазами тоже не чувствовалось той затаенной черной горечи, которая была столь свойственна отцу семейства, кладбищенскому служке Арону.

Хане исполнилось пятнадцать, она считалась самой красивой из дочерей Гинцбурга. В то лето она окончила седьмой класс средней школы и уже мечтала о будущем, поговаривая об отъезде в Киев. Отец возражал: в большом мире правит ситра ахра, и велики препятствия на пути человеческом. Сможет ли Ханочка, нежная и мягкая девочка, справиться со всеми опасностями и ловушками? Нет, Гинцбург не желал, чтобы дети разлетались на четыре стороны света: пусть лучше остаются здесь, в Гадяче, — кто знает, что принесет нам завтрашний день?

Вообще-то Арон не стремился навязывать свою волю никому из домашних, и дети любили его. Но жизнь текла, вскипала, затопляя огромный мир; дети росли, всходили наружу, и река бытия подхватывала их своим мощным потоком. Взять хоть Сарку и Лейбла — они еще учились в школе, но тоже имели свои, пока еще детские устремления. А кроме них бегали по дому еще четверо малышей. Вот их имена: Шира, Аба, Мира и Ривочка. Последней было всего четыре, но она уже довольно бойко болтала и увлеченно знакомилась с окружающим миром.

Что и говорить, дом Гинцбурга всегда полнился детскими голосами, шумом и кутерьмой. В комнатах и во дворе орудовала лихая шайка, и крик временами поднимался до самого неба. Хозяйка, она же мать, мачеха и тетя, была не из крикливых, хотя и за словом в карман не лезла. Дом она вела по еврейскому обычаю: суббота здесь была субботой, а в кухню не попадало и крошки трефного [34] Трефное — противоположное кошерному, еда, не соответствующая предписаниям кашрута, то есть предусмотренным иудаизмом правилам питания. . Этого требовал Гинцбург, и Ципа-Лея слушалась мужа. В канун субботы, покончив с делами, вымыв и причесав детей, Ципа-Лея надевала нарядное платье и превращалась в образцовую мать семейства с заплетенными волосами и гладким красивым лицом, всем своим видом придавая дому и столу атмосферу праздника.