Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Из уст в уста передают эти слова городские евреи. Кто-то в лихорадочной спешке строит укрытие. В вечерней тишине предательски стучат молотки и топоры, лопаты вонзаются в землю. Приглушенная речь, шорохи, лихорадочная возня. Ицик Слуцкий разделяет мнение Шапиро. Он никогда не ждет от жизни хорошего, этот низкорослый широкоплечий еврей с рабочими руками. До войны он посвящал все свое время фруктовому саду. Яблоки, сливы, груши, вишня… — десятки плодовых деревьев требуют постоянного ухода, и Ицик Слуцкий никогда не отлынивал от работы. А тут еще мальчишки не дают покоя. Стоит зазеленеть на ветках яблокам, как тут же лезут в сад незваные гости. Поневоле обозлишься на весь белый свет.

И уж если Ицик в принципе не верил никому из рожденных женщиной, то что тогда говорить о его отношении к фашистам! Явиться на регистрацию? Да лучше уж сразу повеситься. Не такой он дурак, чтобы самому отдаться в руки этим поганым убийцам. Если Мойше Сохоринский, привыкший верить в любую чепуху, желает совершить самоубийство — что ж, его воля, пусть идет на площадь. Он, Ицик Слуцкий, останется дома. Слава Богу, есть куда спрятаться.

Умелые рукц Слуцкого давно подготовили славное, хорошо замаскированное укрытие. Есть у Ицика пес по кличке Жук. Честно говоря, по причине старости он уже мало на что способен и никак не помогает хозяину в его вечной войне с мальчишками. Зато собачья будка Жука служит хорошим прикрытием для схрона. В подвале установлена глухая перегородка, а с другой ее стороны — свободное пространство с небольшим подземным туннелем, норой, которая выходит прямиком под собачье обиталище.

Чего только не придумывают люди, как только не исхитряются. Но совсем не радостны эти приготовления: страх и дурные предчувствия видны в глазах у каждого.

Идут приготовления и в штибле. Арон Гинцбург действует там от имени Старого Ребе, адмора Шнеура-Залмана, благословенно будь имя праведника. Над могилой — невысокий купол. Золотые буквы светятся на мраморных плитах. Малый огонек теплится в светильнике на столе — малый, но видный отовсюду, с земли и с небес. Арон хранит его от темных сил ситра ахра, заботится, чтобы, Боже упаси, не погас. Не уснет, не задремлет хранитель Негасимого огня. Добавилось серебра в его бороде, красны глаза от бессонницы, но не сдается Арон Гинцбург, не уходит со своего поста.

Ему помогает сын Лейбка. Он теперь все время с отцом, этот паренек, который прежде думал лишь о проказах и налетах на чужие сады. Его загорелое лицо потемнело, щеки ввалились, в глазах поселилось выражение сосредоточенности. Повзрослел парень. Он послушно исполняет все указания отца, приносит ему еду, служит связным между штиблом и евреями Гадяча.

Гинцбург уверен, что только Ребе в состоянии спасти людей от уничтожения. Фашисты не осмелятся приблизиться к могиле, а если попробуют — узнают на себе силу Господней руки.

Когда до Арона доходит известие о расклеенном приказе, он посылает Лейбла в город. Пусть созовет всех сюда, под защиту адмора. Опасно сейчас ходить по улицам города, но Лейбка подчиняется — надо спасать людей. Главное — не попасться на глаза Карпенко или Маргарите Фридриховне. Мальчик понимает, что это верная смерть и ему, и, возможно, всем прочим членам семьи. Но посланец праведного дела все ловушки обойдет — вот Лейбка и обходит, стучится в двери, передает испуганным людям благую весть. Держите выше голову и не бойтесь! Отправляйтесь в штибл — там не случится с вами ничего дурного!

И что вы думаете? В штибле действительно собирается горстка евреев. В самом деле, непонятно, где можно найти защиту, а время идет, и надо на что-то решаться. В этот вечер евреи вылезли из нор и почти открыто снуют по улицам Гадяча. Сегодня последний день, когда они еще могут ходить здесь относительно свободно. Люди приходят в штибл целыми семьями. Как знать? Возможно, и впрямь сотворит чудо дух святого Ребе? Даже маловеры полагают, что сила праведника не действует на расстоянии, а лучше всего проявляется в непосредственной близости от святой могилы. А коли так, то и вправду стоит прийти в штибл, спрятаться на кладбище, переждать, пока схлынет опасность, затопившая город.

И люди предают свою судьбу в руки Старого Ребе, лежащего в земле под куполом могилы, в руки его представителя, кладбищенского габая Арона Гинцбурга. Главное — вера, евреи! Гинцбург сидит в штибле, на своем обычном месте возле святого ковчега, и губы его шевелятся, произнося слова молитвы. С почтительным страхом взирают растерянные люди на черного габая.

Под вечер пробираются в штибл новые беженцы. Вот так сюрприз: среди них Шломо Шапиро и его жена Берта Абрамовна. Глава общины верен своей привычке находиться там, где собирается большинство соплеменников. Странно другое: если Шапиро призывает всех прятаться в неприметных укрытиях, то почему тогда сам он пришел в кладбищенский штибл, открытый на все четыре стороны света? Похоже, беспокойство за людей опять перевесило в нем чувство опасности. Пока Гинцбург общается с Богом, Шапиро заводит простую беседу с собравшимися в штибле беженцами.

Вот уже вечер наступил, а люди всё подходят. Пришел врач Энгертов, в руке у него чемоданчик с лекарствами. Пришла акушерка Голда; многим детям помогла она появиться на свет, а теперь сама ищет спасения.

Люди перешептываются под глухо закрытыми окнами, Шапиро переходит от одного к другому, утешает, поддерживает. В последний момент, когда уже совсем стемнело, приходит семья Гинцбурга: Ципа-Лея с Саркой, а затем и Голда Берман с Ахувой на руках в сопровождении трех братьев — Лейбла, Шимона и Абки. Парикмахер Берман тоже с ними. Но где же Хая-Сара?

Смех и слезы: как ни уходил от решения мягкосердечный Берман, но и он вынужден был сделать выбор. Взяв сторону Голды, он сделал все, чтобы убедить мать спрятаться. Однако старуха уперлась так, что не сдвинуть. Она и помыслить не могла о том, чтобы оставить без присмотра свою заветную кладовку — ядро будущего роскошного магазина. Нет, никуда она не пойдет — не лишилась еще ума Хая-Сара Берман!

В разгар спора на Вокзальную прибежал Лейбка с вестью от отца. Паренек так набегался за день, что буквально валится с ног.

— Папа говорит, что всем надо идти в штибл! Туда фашисты не доберутся!

Хая-Сара слышит и разражается смехом. Фальшиво звучит этот смех, как у плохого актера на сцене. Если уж быть до конца честным, даже ее душу раздирают сомнения.,

— С чего он взял, что туда не доберутся? Что им помешает?

— Пошли! — решительно говорит Голда.

Она мать, на ней лежит ответственность за детей. Кроме того, Голда беспрекословно верит отцу. Несмотря на все свои странности, он всегда был ласков и убедителен с детьми. Она начинает собираться. Теперь очередь за Берманом.