Сахиб Джамал - Черные розы

— Безусловно… — спокойно ответила Хашимова и, обращаясь к мирзе Давуду, шепнула:

— Я хотела бы испытать светочувствительность ее глаз.

— Мы предоставляем вам полную свободу во всех ваших экспериментах, ханум.

— Благодарю вас!

В темной комнате погасло электричество, а через минуту перед глазами Амаль вспыхнул яркий свет. Больная в страхе отпрянула, моргнула глазами. Лампу отодвинули влево от глаз больной.

— Где сейчас свет? — спросила Хашимова.

— На левой стороне.

— А теперь?

— На правой.

— Ну, а сейчас?

— Вверху.

— Великолепно! — воскликнула Саадат. — Отведите больную в палату.

— Так вот, коллеги! — чуть торжественно начал мирза Давуд, когда за Амаль закрылась дверь. — Пользуясь добрым отношением к нам наших дорогих советских друзей, я пригласил доктора Саадат-ханум, чтобы с ее участием решить судьбу этой девушки. — Он повернулся к Шнейдеру. — Вы считаете операцию рискованной?

Шнейдер кивнул головой.

— Почему? — спросила Хашимова.

— В силу ее сложности и… рискованности.

— Любая операция рискованна.

Шнейдер ответил молчанием.

— Вы видели, как она отпрянула от яркого света?

— Да.

— Это показывает, что у больной нет стопроцентной потери зрения, — продолжала Хашимова. — Вы согласны с моим диагнозом, профессор?

— Нет!

— Почему? Ведь вы видели глаза больной. Они блестящие, как алмаз, кристально чистые и прозрачные, как капля утренней росы. В них пульсирует и кровь… Скажите, есть ли в них жизнь?

— Возможно, что и так, — раздался голос Шнейдера. — Но что из этого следует?

— Сомнения нет, у больной отслойка сетчатой оболочки…

Шнейдер с трудом сдерживал себя. Он ненавидел в эту минуту всех: и Хашимову, и мирзу Давуда, и больную.

— У девушки нет ожога век, шторы ее глаз не закрыты наглухо, как это бывает у сотни других больных, — продолжала доказывать Саадат. — У нее нет и бельма, при котором даже пересадка не дает иногда нужного эффекта. Ткани ее глаз не омертвели, они живы!

— Что же вы предлагаете? — приготовился к отпору Шнейдер.

— Операцию. Она может принести положительные результаты.

— Может принести или принесет наверняка?

— Ну, это уже будет зависеть от искусства хирурга!

— И только?

— Пожалуй, да. И, конечно, от добросовестности…

— Я даром рисковать не намерен, мадам.

— Как вас понимать?

— Я категорически против тупого, дешевого героизма.

— Тупой героизм? — переспросила Хашимова. — Не имеем ли мы дело с трусостью? — Саадат начинала горячиться.

Шнейдер побледнел. Достав платок, он вытер выступившие на лбу капли пота.

— Я надеваю перчатки только в одном случае: когда убежден в благополучном исходе операции.

— Значит, это не такой случай?

— Должен ли я вам, коллега, изложить подлинные причины, почему я не решаюсь взяться за эту рискованную и весьма опасную затею?

— Вы мне не подотчетны, — спокойно ответила Хашимова.

— Знаете ли вы, мадам, что я работаю по контракту?

— Да.

— Согласны ли вы, что у меня, как врача, в данном случае могут быть свои суждения о том, что делать и как поступать?

— Вполне.

Хашимова уже поняла, в чем дело, и у нее невольно вырвалось:

— В Советском Союзе больных лечат бесплатно!

— У меня нет паспорта коммунистического врача! — зло ответил Шнейдер и встал с кресла.

— Господин Шнейдер! — воскликнул мирза Давуд.

— Я отказываюсь делать эту операцию! — воскликнул Шнейдер.

Вошла Зульфия, но сказать ничего не успела. Из-за ее плеч показался взволнованный Надир. Переступив порог, юноша замер. Он переводил свой тревожный взгляд с одного врача на другого. Увидев Хашимову, бросился перед ней на колени и заговорил, словно в бреду:

— Ханум, я искал вас по всему Кабулу… Искал, как заблудившаяся маленькая лань отыскивает свою мать! У кого только я не спрашивал о вас!.. И у добрых и у злых…

Растерянная Хашимова попыталась поднять его с ковра, но это оказалось невозможным.

— Вы ведь знаете меня! — продолжал Надир. — Вы были в нашем стане, когда змея умертвила моего отца. Вот ваш бесценный подарок… — Дрожащими пальцами Надир достал из кармана фотокарточку с автографом Хашимовой и протянул ей. — Ханум, сжальтесь над моей Амаль… Сорвите с ее глаз вечную тьму. Я не хочу его, — указал он на Шнейдера. — У него злая душа… Амаль нельзя возвращаться в Лагман без прозрения… Она погибнет там от людской ненависти. Спасите ее, ханум!.. Верните ей зрение. Клянусь жизнью матери, клянусь любовью Амаль, что вы навеки станете моим богом!..

Держа в руках знакомую ей фотографию, Саадат смотрела на обезумевшего от горя юношу.

— Ну, хорошо, — проговорила она наконец. — Успокойся. Я останусь и помогу твоей Амаль.

День быстро угас. Вечерний шум Кабула вскоре утих, и город погрузился в сон. Встреча с Надиром взволновала Хашимову, и она долго не ложилась спать. Облокотившись на подоконник, она смотрела в мягкую черно-бархатную ночь Кабула.

«Время летит, как человеческая мысль, — думала она, — и остановить его невозможно. Вот я снова в Кабуле. И какая ночь, словно блаженные минуты девичьих грез! Сколько в этой тишине нежности, таинственности и бесконечной волнующей надежды! До чего же хороша ночная тишина! Будто сливаешься воедино с нею и радуешься, любуешься этой красотой. И хочется, чтобы на земле не было ни печали, ни слез, ни тревог».

И чем больше Саадат глядела в темноту, на звездное небо и причудливые силуэты далеких горных вершин, тем больше возрастало ее желание как можно больше приносить радости людям.

Откуда-то издалека, будто сама ночь принесла родную, волнующую мелодию, кто-то наигрывал на флейте узбекскую песню о матери — «Анаджан». Саадат знала, что в Афганистане испокон веков жило много узбеков. И эта песня, как привет сородичей, коснулась ее сердца и напомнила ей о родном Узбекистане и матери. Она встала, зажгла свет и принялась строчить телеграмму. «Мама, любимая моя, задерживаюсь по долгу совести. Должна помочь человеку, вернуть зрение. Скоро увидимся. Целую много раз.

Саадат ».

Успокоенная, Саадат легла спать, а проснулась, когда вершину Небесной горы ласкали теплые, мягкие лучи восходящей зари.

Доктор Скрипкин, как обычно, зашел за Саадат, чтобы вместе позавтракать. Взглянув на нее, он произнес:

— Я понимаю вашу тревогу… Но помните: в бою рука воина не должна дрожать. В руках хирурга скальпель то же, что меч.

— Благодарю вас! — бросила на него взгляд Саадат. — За исход операции я не волнуюсь.

— На какой час назначена операция?

— На одиннадцать!

Скрипкин взглянул на часы.

— Через два часа.

— Да.

Завтрак не был еще окончен, как за Хашимовой приехал мирза Давуд.