Альва Бесси - Антиамериканцы

«Значит, речь пойдет и о тебе, — подумал Бен. — Но кого, кроме себя, ты распропагандировал, находясь в американской армии?» Бен ответил на свой вопрос, когда уже подошел к зданию, где помещалось несколько учреждений, и искал на указателе контору Табачника: «Единственным человеком, которого я успешно распропагандировал в армии, хотя в то время и не был сам членом партии (потому что, вступая в армию, коммунист временно выбывает из ее рядов), был Бен Блау.

Но за какие поступки, совершенные на военной службе, тебя можно обвинить? Производство в офицеры сначала в Испании, а затем в американской армии? Выходит, Блау стал теперь „врагом общества №…“, хотя никогда не был даже самым маленьким партийным организатором!»

Сэм Табачник, плотный и высокий (около пяти футов пяти дюймов), производил впечатление очень сильного и энергичного человека. Бен показал ему повестку — «рождественский подарок», как он выразился.

— Времени у нас в обрез, надо действовать как можно быстрее, — заметил Табачник. — Почему они к вам прицепились, как вы думаете?

— Понятия не имею. Я работаю в «Дейли уоркер», но дело, видимо, не в этом. Кроме меня, насколько я знаю, никто из работников редакции не получил повестки.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Табачник. — Вы работали раньше в буржуазной прессе?

— Да. В газете «Уорлд»— она закрылась, и в «Глоб тайме». Я был иностранным корреспондентом «Глоб» в Испании, бросил там эту работу и вступил в интернациональную бригаду.

— Помню, я читал об этом, — ответил Сэм, взглянув на Бена. — Обычно отправке такого рода повестки предшествует допрос «дружественного свидетеля». Кто бы им мог быть?

— Возможно, Фрэнсис Лэнг, хотя я и не уверен.

— Почему?

— Я знаю его немного с 19…, не помню точно, виделся с ним около года назад, но особой дружбы между нами никогда не было.

Табачник поднял брови.

— Он член партии?

— В 1939 году несколько месяцев состоял в партии, но выбыл после заключения советско-германского договора.

— Ну, это еще не значит, что он не может выступить против вас. Однако займемся делом. Вы, очевидно, знаете, что во время допроса будете пользоваться весьма ограниченными правами.

— Да, знаю.

— Теоретически первая поправка к конституции запрещает при расследовании касаться ваших политических связей и взглядов. Вы журналист, и вполне возможно, что ваш вызов свидетельствует о намерении комиссии начать преследование «Дейли уоркер».

— Ерунда!

Табачник взглянул на него.

— Что вы хотите сказать?

— Я не понимаю позиции, которой придерживались голливудские деятели, отказываясь отвечать на вопросы о своих политических убеждениях, и сомневаюсь, понимала ли ее публика.

— Относительно публики согласен. Но вы-то сами почему не понимаете?

— Послушайте, — заявил Бен. — Я хочу ответить комиссии вот так: да, я коммунист, член партии с 1939 года; я горжусь этим и хочу вам объяснить, почему…

— Очень хорошо, — сухо ответил Сэм. — Весьма романтично.

— Что же тут романтичного?

— Вы будете выступать не на собрании, где присутствует симпатизирующая вам публика. Вот если бы вы были так называемым «дружественным свидетелем», то могли бы говорить хоть до второго пришествия. Но, зная ваше прошлое, комиссия уже заранее считает вас заклейменным, человеком и ограничит ответами «да» или «нет».

— И что в этом плохого?

— Дело в том, что членов комиссии не интересуют факты и правда. Им безразлично, коммунист вы или нет. Их цель — оклеветать партию, оклеветать всех, кто хотя бы немного сочувствует ей (а среди таких есть немало хороших людей), и, если окажется возможным, упрятать вас в тюрьму. Это доставит им особое удовольствие.

— Понятно. Но что же делать?

— Попасть в тюрьму легко, — ответил Сэм. — Мы хотим, чтобы вы остались на свободе. Вы, конечно, знаете, что пятая поправка к конституции запрещает оказывать давление на свидетеля с целью вынудить его дать показания против самого себя.

— Минуточку. Это та поправка, в которой содержатся какие-то слова относительно «…направленных к инкриминированию и уничтожению…»?

— Таких слов в поправке нет, но судьи обычно требуют объяснить, почему вы воспользовались ею, и теперь к этой формулировке прибегают многие обвиняемые и свидетели.

— Брр… — содрогнулся Бен. — Но ведь если я откажусь отвечать, ссылаясь на пятую поправку, я тем самым признаю себя в чем-то виновным. Провалиться мне на этом месте, если я в чем-нибудь виноват. Может быть, только в том, что придерживаюсь взглядов, которые не нравятся комиссии.

— Вы не правы, Бен, — возразил адвокат. — Пятая поправка в свое время была принята, чтобы защитить невинных людей от инквизиции, настоящей инквизиции — дыбы, тисков и прочего.

— Мы-то с вами знаем об этом, а вот знает ли публика?

— Что вы так беспокоитесь о публике?

— Публика — это народ. И я хочу, чтобы люди понимали, что я говорю. А вы?

— Конечно, я тоже этого хочу. Но не следует забывать, что вас будут допрашивать и не позволят говорить то, что вы хотели бы сказать. Голливудские деятели… — Бен хотел прервать Сэма, но тот поднял руку. — Выслушайте меня до конца. Насколько я понимаю, каждый из них стоял перед дилеммой: либо сказать: «Нет, я не коммунист», после чего полицейский провокатор заявил бы, что этот человек — коммунист, либо признать: «Да, я коммунист» (как хотите сделать вы), после чего неизбежно последовал бы вопрос: «А кого еще из коммунистов вы знаете?»

Если вы не ответите на этот вопрос, сейчас же выносится решение об оскорблении конгресса. А это влечет за собой тюремное заключение сроком до одного года и штраф до тысячи долларов… Одну минуту. Я еще не кончил. Если вы считаете, как, очевидно, считали и голливудские деятели, что комиссия поступает незаконно, поскольку расследование политических взглядов и связей человека противоречит конституции, вам не остается ничего другого, как заявить, что вы не признаете за комиссией права задавать подобные вопросы.

— Понимаю, — ответил Бен. — Но почему я не могу сказать: «Да, я коммунист, но будь я проклят, если назову имена других коммунистов»?

— Потому что, ответив на первый вопрос, вы тем самым признаете за комиссией право задавать его. Давайте пока остановимся на этом и внесем полную ясность. Считаете ли вы, что комиссия имеет такое право?

— Нет, не считаю.

— А почему? Вот это-то вы и должны объяснить публике в печати.

— Какая же буржуазная газета напечатает что-нибудь подобное?

— Ну, не знаю. Как раз сейчас комиссия вовсе не пользуется популярностью. Очень много зависит от того, каким свидетелем вы окажетесь, как будете держать себя и так далее.

Бен схватился за голову.