Ханну Юлитало - Окаянный финн

— Что это Саарела делает мне знаки? — сказал Раймо. Он взял Аныо под руку, и они направились к столику Саарела.

— Что-то не пляшется больше старику без выпивки. Пойдем посидим в машине?

Анья стиснула локоть Раймо.

— Не уходи. Потанцуем еще, хоть два-три танца.

— А как мы уедем отсюда?

— На автобусе.

Раймо бросился за Саарела. Догнал его в дверях.

— Где встретимся завтра?

— Приходи к Хедвисборгскому киоску.

Раймо и Анья потанцевали еще три или четыре танца, постояли немного в сторонке, прижавшись друг к дружке, потом, заглянув наскоро в киоски на площади, побежали на автобус.

Доставая из сумочки ключ от квартиры, Анья при-, слушалась.

— А вдруг Ээва привела сюда своего парня?

Отперев дверь, Анья осторожно заглянула в комнату, тут же вернулась и бросилась Раймо на шею:

— Никого нет! Можно побыть вдвоем.

Сняв пиджак и ботинки, Раймо сел в зеленое кресло и огляделся. «Точно такая же комнатка, как у тех девушек из магазина в Коувола», — подумал он. Две кровати, стол, пара стульев и комодик. Над ним зеркало, а по сторонам открытки с цветами.

— Хочешь бутерброд?

— Если есть.

Анья вышла в крохотную кухоньку, напевая какой-то шлягер. Раймо, неслышно подкравшись, обнял ее сзади. Она выгнула спину и замерла, прижавшись затылком к его плечу. Потом повернулась к нему боком и спрятала лицо у него на груди. Когда он отпустил ее, она уронила нож, и Раймо, нагнувшись за ним, как бы невзначай погладил ее ногу. Анья топнула и сказала: -

— Ну, дай же нож.

— Я дам тебе все, что ты захочешь, — сказал он, поднявшись, и, заглянув ей в глаза, спросил шепотом: — А ты?

— А как же гётеборгские девушки?

— Там нет девушек.

— Не верю. Достань из холодильника пиво.

Раймо поставил пиво на стол и прошелся по комнате. Увидел лежащие на комоде книги.

— Откуда у тебя финские книги?

— Я беру в городской библиотеке.

— А чем вы занимаетесь в обществе «Суоми»?

— Там есть разные кружки. Кружок филателистов, фотокружок. Есть и спортивная секция и даже секция кинолюбителей. В правлении сидят занудливые старики. Однажды на каком-то собрании они несколько часов препирались о том, кого выбрать председателем, и только потом началось самое собрание.

— Здесь, Должно быть, много финнов.

— Говорят, около десяти тысяч. Но на собраниях общества «Суоми» бывает лишь десять-двадцать человек. Люди собираются только на танцы. На постановки еще, конечно, приходят, особенно если из Финляндии приедет какой-нибудь театр.

— О гётеборгском обществе «Суоми» я ни от кого не слышал ни слова.

— А на «Вольво» есть женщины-работницы?

— Есть немного, на легких операциях. Недалеко от меня на конвейере стоят двое.

— Что, если и мне попроситься?

— Сейчас, я слышал, женщин не берут.

— Съешь еще бутерброд, — сказала Анья и включила радио.

Раймо допил остатки пива из жестяной банки, схватив Анью в охапку, закружил по комнате, опустил на кровать. Погасил свет и лег рядом, с замиранием сердца слушая горячее дыхание девушки.

Рабочие сборочного цеха молча становились в очередь к раздатчицам, молча получали свои порции и так же молча отходили, безликие в своих одинаковых спецовках, быстро и беззвучно растекаясь во все стороны, пока вся громадная столовая не заполнилась до последнего столика, и тогда по залу понесся смутный гул, в котором стук посуды и шарканье быстро работающих ложек явно преобладали над человеческими голосами. Это унылое безмолвие было особенно характерно для понедельника.

Раймо сидел у окна. Сквозь серую завесу моросящего дождя он видел зеленые крыши бараков, мокрые гранитные бугры и уродливые карликовые сосны. А в мыслях у него была Анья. Всю обратную дорогу Раймо был молчалив, хотя товарищи подковыривали его: «Ишь ты, высосала парня начисто! Бедняга едва языком ворочает». Раз-другой Раймо попытался рассмеяться над их грубыми шутками, чтоб отстали, но смех получался деланный, вымученный. Перед глазами у него все время была Анья, ее лицо, ее улыбка. И ему хотелось говорить совсем другие слова. Даже хмель с него как рукой сняло, и на душе было легко и сладко.

«Если бы Лахтела устроил дело с квартирой, можно было бы попросить Анью, чтобы приезжала ко мне в Гётеборг», — думал Раймо, подбирая ножом с тарелки остатки соуса, и вдруг заметил, что у него даже во время еды руки судорожно напряжены, как на работе у конвейера.

За соседним столом трое финнов переглядывались и хмыкали, видимо вспоминая пьяные похождения двух свободных дней. Раймо взглянул на дородного мужчину, сидевшего напротив, и хотел было сказать ему что-нибудь. Но когда тот поднял глаза, Раймо отвернулся. Слова не шли на язык. Иной раз люди разговаривают впустую, бесцельно, чтобы только не молчать, хотя друг друга не знают и, поговорив, не становятся знакомыми. Надо было сесть за стол с Ярвиненом, подумал Раймо.

Однажды Раймо опоздал на автобус и попробовал голосовать у стоянки машин: не подбросит ли кто-нибудь в город по пути. Ярвинен остановил машину и подобрал его. По дороге он разговорился, стал рассказывать Раймо о своей жизни, как близкому другу, пригласил заходить в гости. Он пробыл в Швеции уже пять лет. Раймо подумал, что вот и осень проходит, а он все еще чувствует себя здесь чужаком. Но сначала хоть было интересно, а теперь уже чувство такое, будто день за днем толчешь воду в ступе. Утром вскакиваешь, бежишь на работу, не успеваешь ни о чем подумать, торопишься пройти вместе с другими в ворота, проштемпелевать карточку, выкурить сигарету перед пуском конвейера, а потом начинаешь вертеться как белка в колесе — одни и те же осточертевшие движения — до кофейного перерыва, потом следующие два часа ждешь обеденного перерыва и потом уже до конца дня вкалываешь как заведенный, до той секунды, когда конвейер останавливается и все бросаются в проходную, к часам.

Вяйсянен сидел на ящике и украдкой курил, пряча сигарету в руке. Кивнув головой, сказал Раймо:

— Давай берись, эта машина твоя.

— Ах, черт, четырехдверная!.. — выругался Раймо, почесал в затылке, взял шприц и промазал клеем стекла задней двери. Молодая девушка вытерла лишний клей и шлепнула накладки на место. Раймо вставил заднюю накладку под резину, но тут заметил, что накладка бракованная, сорвал и бросил вниз. Пришлось поторопиться, но успел все-таки взять новую накладку и установить ее, пока машина не ушла еще слишком далеко.

Вяйсянен надел на шприц новый носик и заточил кончик напильником.

— Теперь втыкать легко.

— Уж ты у нас такой мастер… — проворчал Раймо.

Управившись с нормой, он сел на ящик и стал разглядывать свои руки. Кожа на них так огрубела, как будто надеты перчатки. Что этот югослав там опять подмигивает? Он всегда делает какие-то знаки руками и приговаривает: «Добра, добра». Мысль угасла, едва родившись, как будто тело, руки и их бесконечно повторяющиеся движения подавляли самую способность размышлять. Раймо машинально поднялся и подумал, как бы приказывая себе, что надо снова взяться за дело и затянуть болт.