Ханну Юлитало - Окаянный финн

— Да, — сказал Раймо, доставая бумажник и отсчитывая десятки. Андерссон сунул деньги в нагрудный карман своего комбинезона.

— Что он еще сказал? — спросил Раймо.

— В подвале дома находится прачечная. Если в холодную погоду в комнате будет недостаточно тепло, так стоит только им сказать, они пустят побольше горячей воды. Да, и уборная там, в подвале.

Андерссон откланялся в дверях и пошел вниз. Раймо сел и закурил сигарету.

— Как отсюда добраться в город?

Лахтела выглянул в окно.

— Вот смотри. Пройдешь прямо по этой дороге километра два и выйдешь к трамваю. Проедешь одну остановку и пересядешь на автобус, который идет к «Вольво».

Раймо хотел было открыть чемодан, но Лахтела предложил:

— Тебе нужно в город? Поехали.

— Я только повешу одежду в шкаф.

— Оставь, успеешь потом.

Они вышли. Раймо еще раз окинул комнату взглядом, запер дверь и сбежал по лестнице вниз.

— Как ты нашел эту квартиру? — спросил он, садясь в машину.

— Девушка, которая жила здесь, переехала к одному парню, моему знакомому. Он-то мне и рассказал, что вот, мол, комната освободилась.

— Я не догадался спросить почтовый адрес, — сказал Раймо.

— Он там, на табличке, на стене у входа. Этот Андерссон вообще-то социал-демократ. Ему повезло, он хорошо зарабатывает на оформлении. Вот построил себе собственный домик, а потом еще купил две старые халупы и сдает комнаты иностранцам. Да кроме того, он взял опекунство над тем шведом-алкоголиком и гребет за это немалые деньги.

— Мне-то все это безразлично, лишь бы дали жить спокойно.

— А я поработаю еще неделю и возьму расчет, — сказал Лахтела, подъезжая к тротуару, чтобы высадить Раймо.

— Что, уже надоело?

— Да. Пора заняться своими скульптурами. Поедем завтра в Бурое?

— Я договаривался с Вилле Кеттуненом, но они поедут туда только вечером.

— Лучше договорись, что ты с ними вернешься в воскресенье.

— Хорошо, я зайду к ребятам, — сказал Раймо, выходя из машины.

— Ну, пока! Приходи к нам около полудня, — сказал Лахтела и нажал газ.

Раймо пошел было по улице Мортен Краков, но потом свернул к центру, а затем к Вокзальной площади. «Если зайти к ним сейчас, обязательно напоят. Лучше схожу завтра».

Перед кинотеатром, где безостановочно шли порнографические фильмы, стояли подвыпившие мужчины и рассматривали рекламные фото. Раймо взглянул на голые женские тела, изогнувшиеся в разных позах, и пошел дальше. Улицы становились короче и дома ниже. Из открытых окон доносились музыка и оживленные разговоры. Его подмывало заглянуть в окно, поглядеть на этих людей, когда они сидят у себя дома. Встречные на улицах кажутся чопорными, надменными. У всех неприступные лица, ледяные взгляды. А там они чему-то смеются… Чужая жизнь. Чужой город. Можно бродить вот так целый день, не сказав ни с кем ни слова, точно в пустыне. А вот и остановка трамвая.

На следующий день, когда Раймо пришел, как обещал, Лахтела грузил в машину музыкальные инструменты. Изогнув плечи, он выбил дробь на маленьком барабане, а потом, крикнув «держи!», бросил его Раймо.

— Тебе придется взять его на колени, не помещается в багажник.

— Кто-то еще сядет с нами?

— Нет. Они поехали на другой машине.

Придерживая барабан, Раймо повернул голову и смотрел через заднее окно, как Лахтела выехал на улицу. Потом они двинулись через центр и, проехав мимо парка развлечений «Лиссеберг», выбрались на дорогу, идущую в Бурое.

— Вы играете на финских танцах?

— Нет, сегодня мы будем играть на какой-то шведской пирушке. Этот Бурое вообще-то дрянной городишко, — проговорил Лахтела и наклонился самому рулю, чтобы раскурить трубку.

— Там прямо-таки женское царство?

— В Буросе? Да, женщин там большинство. Я специально собирал материал о Буросе — мне надо было сделать небольшой реферат. Я подготовил выступление по-фински и записал его на магнитофон. Можешь послушать.

Лахтела достал из-под сиденья маленький кассетный магнитофон и включил его.

«Бурое и вся долина реки Виска вот уже почти триста лет являются центром текстильной промышленности Швеции. С начала и вплоть до конца девятнадцатого века здесь господствовал ручной труд, но затем хлопок и машины вызвали стремительный рост крупных мануфактур. К началу века здесь было восемьдесят фабрик, а в 1965 году число их достигло трехсот. На них занято свыше тринадцати тысяч рабочих. В центре города высится цилиндрическая труба фабрики акционерного общества „Констсилькс“. Эта фабрика искусственного волокна закрылась, и более пятисот человек лишились работы. Крупнейшими предприятиями являются фабрика готовой одежды „Альготс“ и трикотажная фабрикат „Эйсер“.

В городе с семьюдесятью тысячами жителей в настоящее время используются шесть тысяч рабочих из Финляндии, триста тысяч из Греции, большое число из Югославии, Дании и Норвегии. Болес половины всех фабричных рабочих — иностранцы, и почти все они не имеют права голоса ни на парламентских, ни на местных выборах.

Возглавляет городское управление муниципальный советник, учитель народной школы, член национальной партии. А председатель муниципального совета — консервативный владелец газеты, который написал медоточивую статью о финских рабочих: „Финны много сделали и делают на благо шведского общества. В Буросе финские рабочие в значительной степени содействовали росту общего благосостояния и уровня жизни, и наш город считает себя обязанным также позаботиться о финнах. Лучшим примером нашей заботы является дом общества „Суоми“, а также информационное бюро в ратуше. Бурое, однако, не может в силу языковых и других причин предложить финнам все те услуги, на которые они вправе рассчитывать. Чем лучше человек устроен, тем дольше он у нас пробудет. Поскольку чаще всего к нам прибывает необученная рабочая сила, очень важно, чтобы каждый приезжий задерживался здесь как можно дольше. Чтобы обеспечить наш высокий уровень благосостояния, привлечение иностранной рабочей силы необходимо. Мы должны всячески стараться помочь переселенцам освоиться со шведским окружением как на предприятиях, так и вне работы. Тут нужны совместные усилия государства, муниципальных органов, предпринимателей и профсоюзов“.

Когда шведский консервативный деятель начинает расхваливать финских рабочих, то уж наверняка это неспроста. Буржуазный закамуфлированный язык нетрудно расшифровать. Переселенцы нужны, поскольку от них есть выгода. Но на этом и кончается буржуазная заинтересованность и человечность. Только ради выгоды надо постараться организовать кое-что для переселенцев. А вовсе не потому, что и они тоже люди. С финнами трудно, они не знают языка, поэтому нужно держать специальных переводчиков, которые обходятся дорого. Но это лишь отговорка. Можно было бы в каждом учреждении, на каждом предприятии иметь сотрудников, владеющих двумя языками. Вопрос языка никогда не был проблемой, скажем, для банков или для автосервиса. Там, где выгоду от финнов можно сосчитать в кронах, обслуживание всегда безупречно.