Ханну Юлитало - Окаянный финн

— Тяжелый случай, — проговорил Раймо и, запрокинув голову, пустил кверху струю дыма. Он сидел, тревожно глядя на проносящиеся мимо пейзажи, как будто искал подходящее место, чтобы сойти и отдохнуть. Но машина мчалась все дальше, мимо маленьких холмов с березовыми рощицами, мимо лужаек, садиков и песчаных карьеров. Мало-помалу разговоры и смех в машине стихли, парни угомонились и только смотрели на дорогу, чему-то улыбаясь про себя или позевывая. С погасшими лицами подъезжали они к Гётеборгу. Город показался вдали, он все рос и рос, и вот уже дома и улицы замелькали вокруг них. Вид прохожих и мчащихся навстречу машин вырвал их из цепких пут дремоты.

Однажды вечером, когда Раймо собирался в гости к Ярвлненам, к нему вдруг явился Андерссон за квартирной платой. «Еще ноябрь не кончился, а он, дьявол, уже спешит содрать за декабрь», — подумал Раймо, доставая из кармана бумажник. Андерссон стоял у порога, похожий на церковного служку, в черном сюртуке и при галстуке, съехавшем несколько набок. Он что-то говорил, и Раймо кивал головой на его слова, разобрав только, что речь шла о погоде. Затем хозяин потрогал батарею, посмотрел на стены, вышел в коридор и постучал в дверь к девушкам, жившим рядом за стеной, но там было тихо. «Где же эти девушки пропадают, что их так редко видно?» — подумал Раймо.

Как-то раз младшая из девушек зашла и попросила Раймо посмотреть у них кран, из которого все время капало. Раймо повертел его и так и сяк, но без ключа не смог исправить. В это время девушка сняла бигуди и встряхнула распущенными волосами. Раймо взглянул на ее разобранную постель и ушел к себе.

Влажный, пропитанный туманом воздух пахнул в лицо Раймо, когда он вышел на улицу. Взглянув на часы под первым уличным фонарем, он направился к остановке. «Поеду на шестерке, не надо делать пересадку в центре». Удивительно, как беззвучно эти люди просачиваются в вагон, сидят как замороженные, устало глядя в окна. Капли дождя липко держатся на стекле, лишь изредка, словно нехотя, стекая вниз. Дождь моросит уже целую неделю не переставая. В центре Раймо проводил взглядом улицу, на которой жил Лахтела. Черт побери, на той неделе опять надо идти к нему пьянствовать. Он звал на День независимости и велел тащить к нему всех финнов, знакомых и незнакомых. Пусть хоть прямо с улицы, лишь бы только были финны. Тоже мне Иисус Христос нашелся. Хорошо, конечно, что он не крохобор и не стесняется быть финном. Так и в газетах о нем писали — он показывал вырезки: «Выставка финского художника». К нему можно было бы ходить и чаще, но каждый раз у него такой кагал собирается, что и поговорить невозможно.

От центра до нового жилого района Бергшё пришлось ехать еще полчаса; наконец трамвай заскрежетал, описывая круг, и Раймо высунулся из окна, стараясь разглядеть указатель с названием улицы. Однообразные ряды домов виднелись поодаль, на скалистом бугре. Одинаковые окна и балконы — до бесконечности. От остановки к домам, по асфальтовой дорожке плелись вереницей женщины с тяжелыми сумками в руках; они поднимались по лесенке на бугор и разбредались в разные стороны.

Раймо посмотрел им вслед, потом стал под фонарем разглядывать план, который начертил ему Ярвинен. Они живут на четвертом этаже. Подслеповатые, неприветливые подъезды. Унылые, тесные лестничные клетки, серые стены, такие же промозглые, как этот ноябрьский вечер.

Ярвинен открыл дверь и радушно приветствовал его из маленькой теплой передней. Он был по-домашнему, без пиджака. Раймо потоптался с минуту, переминаясь с ноги на ногу на резиновом коврике у порога, как бы стряхивая с ног уличную грязь.

— Быстро ты нас нашел?

— Сперва было зашел не в тот подъезд, — проговорил Раймо и поздоровался с женой Ярвинена, смущаясь и краснея, что пришел с пустыми руками. Надо было купить хоть детям чего-нибудь. Девочки выглядывали из дверей второй комнаты и переговаривались по-шведски.

— Вот тут мы и живем, — сказал Ярвинен, приглашая в гостиную.

— Как у вас просторно, — сказал Раймо, встав на пороге; как будто ослепленный блеском паркета и сверкающей новизной полированной мебели. Синие кресла и софа, большая книжная полка из дорогого благородного дерева, светлый толстый ковер на полу и светильники — все это, по мнению Раймо, выглядело просто шикарно. Усаживаясь на софу, Раймо слышал, как жена Ярвинена велела девочкам подойти и поздороваться с гостем. Первой подошла старшая и, сделав книксен, сказала:

— God dag [6] Добрый день (шведск.). .

— Скажи по-фински «здравствуйте», — потребовал Ярвинен.

Девочка крутнулась и убежала, пропищав:

— Jag vill inte [7] Не хочу (шведск.). .

Из детской комнаты донесся смех и возня, младшие девочки наперебой кричали «здравствуйте» и что-то лопотали. Ярвинен предложил гостю закурить и сел в кресло.

— Они у нас немного стеснительные, ведь гости бывают так редко, да и вообще они не привыкли говорить по-фински. Надо с ними больше разговаривать.

Хозяйка вышла к ним в гостиную и мимоходом провела рукой по книжной полке, как будто стирая пыль.

— Не желаете ли кофе?

— Спасибо, с удовольствием.

— Свари-ка нам, Мартта, кофе покрепче.

— Ну и день у нас сегодня выдался, не приведи господи, — проговорил Раймо, глядя на свои руки.

— А что такое?

— Да эти четырехдверные шли и шли — сплошным косяком.

— Да, там же и на двери надо накладки ставить.

— По-настоящему, за это они должны больше платить, — сказал Раймо.

— С надбавками у них дело туго, они высчитали в среднем нагрузку для рабочего места.

— Ты не встречал Ахола? — спросил Раймо.

— Видел пару дней тому назад.

— Где он теперь?

— На первой линии.

Накрывая на стол, хозяйка подала Раймо руку:

— Зовите меня Мартта.

Ярвинен поднял указательный палец и многозначительно произнес:

— Ты что же, Мартта, забыла, о чем мы уговаривались?

— Ну, что еще? Ах, да, рюмки.

— Поставь-ка нам рюмки на стол, — проговорил Ярвинен, широко улыбаясь и доставая из шкафчика, вделанного в книжную полку, маленькую бутылочку коньяка.

Раймо смотрел на коньяк с растерянной улыбкой, не зная, что и подумать, так как Ярвинен никогда прежде даже не поминал при нем о выпивке или о вине. Стоя, с серьезной миной на лице, Ярвинен отвернул крышечку бутылки. Черт возьми, надо что-то сказать, ведь этот коньяк — дорогая штука.

— Что это, уж не попал ли я на день рождения?

— Нет-нет. Сиди, пожалуйста, спокойно. Просто так, выпьем по маленькой, распробуем, и тогда я расскажу. Иди сюда, Мартта, и выпьем.

Раймо встал и взял рюмку из рук Ярвинена; помолчали, а потом все трое поднесли рюмки к губам. Хозяйка прижала руку к груди и закашлялась, улыбаясь и краснея. Ярвинен смотрел посветлевшими карими глазами то на бутылку, то на Раймо.