Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Ясно, как день, что первые христиане совершенно отрицали войну. «Это, – говорит барон Таубе, – перевертывало вниз головой весь государственно-общественный быт, все понятия, которыми веками и веками держался древний мир». Христиане справедливо были объявлены врагами порядка, – они действительно разрушали тогдашний порядок, строя внутри его какую-то новую святую жизнь, всю основанную на любви к Богу и ближнему. В мир, осатанелый от борьбы, христиане внесли неслыханную в древних религиях идею: «ecclesia abhorret sanguinem». Но когда говорят: «христианство отрицает войну», всегда нужно помнить, что это относится к христианству первых веков, так как позднейшее, начиная с IV века, уже мирится с войной, а иногда и благословляет ее. Барон Таубе говорит, что, «идя в уровень с жизнью, которая вообще так далеко унесла „христиан“ и „христианское общество“ от учения Христа, – вокруг этого ясного вопроса, с течением времени постепенно образовалась целая сложная аргументация, стремившаяся (и стремящаяся) доказать, – то лицемерно и с полным сознанием допускаемой лжи, то бессознательно и bona fide, – что „не убий“ может иногда значить – „убивай“»… Наш ученый доказывает, что вопрос «an militare sit peccatum» мучил совесть и мысль христианского общества в течение всего Средневековья, «пока повседневная, противоположная учению Христа практика международной жизни не сдала его окончательно в архив как вопрос чистейшей теории». Таким образом, в этом необычайно важном, центральном отношении новая Европа не только не прогрессировала, но в последние века шла назад, пока не огрубела окончательно, опустившись на ступень язычества. Надо заметить, что высокий принцип первых веков чувствуется очень долго, до X века, сквозя в разных церковных правилах и запрещениях. Сама идея папства была построена на отрицании войны между народами. Эта идея – в лучшей своей мечте – состояла «в свободном объединении и замирении всех народов в церкви Христовой, как единой верховной руководительнице религиозно-моральной стороны их жизни». Над мятущимися народами папство основало как бы моральную римскую империю, духовное царство, объединившее все страны Запада в одну христианскую «республику» – Respublica Christiana. Этим высоким замыслом объясняются многие трогательные явления Средних веков: подчинение царей и народов беззащитному архиерею в Риме, присутствие в обществе религиозного авторитета, более высокого, чем грубая сила, внешняя или внутренняя, серьезные ограничения войны как «Божий мир» и пр. Было время, когда международная политика на Западе велась исключительно церковью и народы ей подчинялись. В XI веке влияние церкви было так сильно, что зашла речь о всеобщем и вечном мире. Может быть, только случайная смерть папы Бенедикта VIII и императора Генриха помешала создать международный парламент, который решал бы споры. Словом сказать, Средние века еще таили в себе остатки древнехристианского пламени, хотя бы под пеплом веков. Был общий возвышенный идеал, был замысел связать во имя Божие все народы, связать не насилием, а чувством совести. Но с эпохою языческого возрождения воскресает и древний материализм в политике. Растут безмерные богатства, растет безверие, растет народная гордость и отрицание всякого авторитета кроме грубой силы.

В современной семье народов уже нет общего Бога, нет общей совести, и, как в эпоху диадохов, национальному эгоизму нет границ. Чем культурнее народы, тем страшнее они для человечества, тем неумолимее для слабых. «Народы-богатыри», «народы-победители», как Германия, Англия, Соединенные Штаты, обезумели от торжества и счастья; они уже не скрывают своих замыслов, они близки к тому, чтобы вызвать на бой весь некультурный мир и затем друг друга. Иначе какой же смысл в продолжающихся неслыханных вооружениях, в лихорадочной постройке флотов, нагромождении союзов и т. п.?

Не сочтите эти строки за мрачное настроение духа – это только желание видеть вещи, как они есть. Если где-нибудь усиленно производят взрывчатые вещества, если обкладывают себя бомбами, динамитом, порохом, то можно с точностью предсказать неминучесть взрыва: со статистическою неумолимостью он произойдет рано или поздно. То же самое и в международной политике благодаря тем странам, которыми восхищается задорный английский лорд. Прямо невозможно, чтобы вся эта безмерная потенция, собираемая в виде армий, «вооруженных народов», броненосных армад, чудовищных пушек, – невероятно, чтобы вся эта без конца накапливаемая причина не привела наконец к соответствующему действию. Будем желать, чтобы все обошлось благополучно, но возможно и то, что мы накануне нового многовекового цикла войн, вроде тех, которыми создался Рим. Жизнь, как и в древние времена, чем обеспеченнее, тем становится опаснее.

Теперешняя международная жизнь воспитывает народы в тяжелых предчувствиях, утомляет враждой. Немудрено, что в нашем «новоязыческом мире», как называет его барон Таубе, раздаются все чаще голоса, – что самый верный путь к миру на земле – не богатство и не сила, а те забытые начала, которые даны Евангелием.

Извержение на Мартинике, истребившее в четыре минуты 40 000 человеческих жизней, набросило на весь шар земной как бы креп из тончайшей, неуловимой глазом вулканической пыли. Полосы этой пыли, подобно концам траурного убора, развеваются воздушными течениями на десятки тысяч верст. Особенно ощутителен глубокий траур земли на нашем Севере: присутствием вулканической пыли ученые объясняют крайне ненастное лето и связанный с ним неурожай, охвативший ближайшие к Петербургу области. Финляндия, губернии Вятская, Новгородская и Псковская – вот полоса голода, мрачным нимбом облегающая теперь голову России – Петербург. Голод все это десятилетие бродил далеко от нас, где-то на Юге и Востоке или в областях центра; теперь этот внутренний враг наш, хуже Мамая, подступает к странам, которые не видали татар, к древнему гнезду варяжскому, к земле Новгорода Великого.

Что касается Финляндии, она, вероятно, справится со своим бедствием. Она относительно богаче России, образованнее, культурнее. Острые крайности, вроде голодного тифа, цинги, куриной слепоты, в этой маленькой стране едва ли возможны. Финляндия та же Европа; образованное общество вооружено здесь гласностью, свободой частной инициативы и тем подъемом духа, какой дает политическая жизнь. Культурное общество непременно поможет своему простонародью, и, вероятно, там уже кипит одушевленная работа. За Финляндию нечего беспокоиться именно теперь, когда глаза всего мира – если верить финляндцам – обращены на эту страну. Она непременно захочет доказать свою высокую гражданственность тем, что блестяще справится с бедой. Так как господствующий класс там шведы, то, несомненно, в круг помощи финляндцам будет вовлечена Швеция и другие скандинавские страны. Наконец, и Россия что-нибудь поможет. В Петербурге множество богатых финляндцев и шведов. Финляндии же сочувствует и весь Прибалтийский край. В пользу потерпевших от неурожая финнов разрешена подписка, открытая между прочим при редакции «Нового времени». Англо-американское духовенство Петербурга кликнуло клич в пользу Финляндии: англичане и американцы по всей России приглашаются посылать пожертвования с этой целью. Финны – протестанты, и не только русские протестанты, но и протестанты всего света поддержат финнов. За них, стало быть, тревожиться нечего – говорю это уверенно и с полным сочувствием к маленькому «великому княжеству», с желанием, чтобы и там были все накормлены и довольны.