Михаил Меньшиков - Письма к ближним

Финляндия справится с голодом, но вот Псков, Новгород, Вятка – они, признаюсь, внушают серьезное беспокойство. Они слишком близки к Петербургу, они слишком скромны, чтобы быть замеченными, о них шуметь не будут. До сих пор я не слыхал о какой-либо подписке в пользу наших северян. Собирают до сих пор пожертвования на буров, на македонцев, на финляндцев, но на нуждающихся псковичей или новгородцев – об этом нет и речи. Я этим вовсе не взываю к пожертвованиям, я просто отмечаю интересный факт. Чужие, далекие страдания нам ближе, чем свои, родные. Вы скажете, что согласно официальному извещению, уже приняты известные меры, что, например, Псковская губерния «пока» обеспечена. Прекрасно, я верю этому, но я – пскович, я знаю, до какой степени эта губерния бедна даже в урожайные годы. Позвольте мне замолвить слово за земляков, о которых никогда ничего не слышно, точно они вычеркнуты из географии. Мне пишут, что хотя меры приняты, но положение там серьезное, что старики не запомнят подобного года, что зима будет «тобольская». Тобольская – значит такая, как в памятном и страшном 1844 году, когда от голодного разоренья многим псковичам пришлось выселяться в Тобольский округ. Нынче и хлеб пропал, – овсы жали со снегом, – и сено, и, главное, лен погиб. Лен в наших краях якорь спасенья. Мужик без льна и в город не едет, только за лен и деньги дают. Пропал лен – пропал наш мужик-мякинник. Вы скажете: ведь уже объявлено, что ассигнованы суммы и что как семена льна («долгунца»), так и яровые семена будут закуплены «для продажи их населению по заготовительной цене». Конечно, это очень хорошо, – цены будут умеренные, – но вот вопрос: если лен не уродился, то на какие деньги население купит семена даже «по заготовительной цене»? Вопрос для меня, немножко знающего тамошние условия, прямо неразрешимый.

Пышный, громадный Петербург накануне 200-летнего своего юбилея. Под окнами этого царственного города стоят две нищие губернии, стоят молча, но красноречиво. Вот прекрасный случай для столицы отпраздновать свои именины добрым делом: отодвинуть окошко и высунуть ломоть хлеба. Псков и Новгород, наши древние «народоправства», самые древние корни Русской земли, отчина Рюрика и Трувора. Оба города-старца – ровесники Русскому государству, и даже старше его. Псков и Новгород находятся в особенных отношениях к Петербургу. Это его культурные предшественники, на их костях он расцвел и возвеличился. Новгородцы и особенно псковичи были первые насельники Петербурга, первые его работники, первые слуги. Как известно, при построении Петербурга были переселены в него десятки тысяч псковичей, новгородцев, вологжан. С тех пор в течение двух веков Петербург присасывал к себе всю Россию. Чтобы соорудить полуторамиллионный город, понадобились безмерные жертвы и труды, и несло их главным образом северное крестьянство. В жилах большинства коренных петербуржцев течет особенно много псковской крови: молодая столица жадно впивала в себя окрестное население, а ближайшим самым крупным и богатым городом был Псков. Дворянство псковское и духовенство в течение двухсот лет беспрерывно высылали деятелей на разные поприща государственной жизни; флот, например, до сих пор переполнен псковичами. Одни Тюртовы, Назимовы, Зеленые сколько дали блестящих имен! Купечество псковское высылало мелких и крупных торговцев, основателей больших промыслов и фирм, нынешние представители которых, может быть, и не помнят о своем происхождении. Но и тех, что помнят, наверно, наберется десяток тысяч. Почему бы им, по поводу хотя бы юбилея, не устроить особое псковское землячество, вроде тех обществ, в которые сложились, например, ярославцы и костромичи?

У чехов есть прекрасное учреждение – «едноты». Едноты значит единицы, на которые поделена страна в ее кипучей борьбе с немцами за самобытность. Самые богатые и сильные едноты – в центре страны, самые слабые – на окраинах, на форпостах исторической борьбы. И вот, чтобы уравновесить силы, каждая богатая еднота берет на себя одну или несколько бедных, о них заботится, доставляет средства, поддерживает энергичными деятелями и культурной работою. Периферии маленькой страны тесно связаны с центром, откуда получают питание и нервный импульс. Когда я читал об этом, мне подумалось: вот бы России перенять этот прекрасный обычай. Нужды нет, что нас не теснят немцы: у нас другая беда – мы сами тесним друг друга и из внутренних давлений создается гнет, который современной деревне не под силу. Роль сильных еднот могли бы сыграть богатые города. Представьте себе, что Петербург взял бы на себя ближайшие, крайне бедные губернии, Москва – ближайшие к ней и тоже нищие (вроде Смоленской и Калужской); Харьков, Киев, Саратов, Одесса, Рига и пр. – взяли бы ряд других, особенно захиревших, и т. д.

Надо заметить, что разоренные губернии как раз примыкают к богатым центрам, и самое процветание последних стоит в связи с упадком окрестной деревни. Москва, например, кругом обобрала и до сих пор обирает древнеудельные города центра: Рязань, Владимир, Тверь, не говоря о мелких. Как-то в Рязани мне жаловался мужик-торговец: «Захотели, господин, найти у нас хороших яблоков! Обыщите всю губернию, не найдете ни яблоков, ни огурцов, ни живности – все Москва жрет. Еще в старые времена, до железных дорог, была какая ни на есть торговля, теперь все прахом пошло. Барин ли, купец ли – все из Москвы выписывают, чуть побогаче товар. Вся наша торговля, все промыслы – ау! Москва слопала! Свой же собственный товар через Москву получаем: везем кожу, получаем сапоги; везем молоко, получаем масло, но вчетверо дороже. Москва, известное дело, яма: все туда катится».

Петербург – такая же яма для всей России, но прежде всего для северных губерний, его окружающих. Если вы выезжали когда-нибудь из Петербурга, наверное, вас поражали гнетущее безлюдье, безбрежные болота, леса и перелески, часто без всяких признаков человеческого существования на десятки верст. Едете ли вы к Пскову или к Новгороду, по обеим линиям одна и та же унылая картина; на пространстве, на котором улеглась бы иная великая держава, стоит дичь и глушь, как бы сплошная «пустошь», начиная от Чудского озера и до я не знаю каких пор к востоку. Сверните в любую сторону от дороги – бедность ужасная, кроме разве дачных местностей да крупных станций. Объяснить суровым климатом это народное захиренье нельзя; когда-то Псков и Новгород были огромными городами; Новгород был, может быть, немногим меньше теперешнего Петербурга; монастыри, которые теперь в 10–15 верстах от города, когда-то были в черте его. Что касается Пскова, то даже во времена Батория, разоренный Москвою и завоеванный, этот город все же казался полякам самым огромным городом, какой они когда-либо видели. Теперь же это жалкие мертвые городки, которые вместе взятые поместились бы где-нибудь на Песках в Петербурге. Не только города, но и деревенское население Севера в старину было гораздо обильнее и зажиточнее теперешнего. Читая писцовые книги XV века, историки убедились, что тогда, пятьсот лет назад, культура земли – садоводство, огородничество, промыслы этого края – была несравненно выше, чем теперь. Великий Новгород и Псков, как вывозные порты старой Руси и союзники Ганзы, были культурными государствами, немногим уступавшими современному им Западу. Но по всей этой стране точно прошло вражеское нашествие. Судя по географическим названиям, урочищам, пустошам, городищам, брошенным погостам, великое множество селений и городков исчезло, погибло немало монастырей и боярских сельбищ, торговых мест, посадов, слобод. Вся эта громадная лесная пустыня была когда-то заселена, не слишком густо, но все же с достаточной для культуры плотностью. Например, на теперешней территории Петербурга за двести лет до Петра Великого, в 1500 г., числилось 21 деревня с пашнями да 37 дворов без пашни. И эти русские деревни были далеко не бедные; например, только с восьми дворов, занимавших пространство нынешней Адмиралтейской части (между Невой и Мойкой), воевода Темка получал 11 гривен деньгами, 6 коробей хлеба, 6 копен сена, 2 ½ бочки пива, 254 барана, 4 куры, два блюда масла, 5 ½ саж. дров и пр. Уже из этого коротенького перечня вы видите, что могли дать в виде податей восемь дворов тогдашнего новгородского захолустья. Попробуйте наскрести теперь все это с восьми новгородских дворов. Спрашивается, куда девалась старинная культура Севера, его богатство, его бодрое, предприимчивое племя? Мне приходилось бывать в Новгородской губернии под Любанью – что это за нищета, и сказать страшно, и какое беспросветное невежество наряду с пьянством. О родной мне Псковщине я уже и не говорю. Конечно, первые губительные удары нанесли Северу завистливые князья московские, которые делали нашествия на Великий Новгород с тою же целью, как немцы на Италию, – просто, чтобы пограбить богатый край. Подобно Италии, наш Север долго выдерживал эти грабежи, но подобно Италии, наконец, изнемог. Я не знаю ничего безжалостнее и непостижимее в истории, как погром новгородский, учиненный Иваном IV. Московские властители с величайшею последовательностью и неуклонно разоряли самобытность, торговлю, промыслы, культуру Севера, переселяя псковичей и новгородцев на юг, а на их место высылая московских насельников. В конце концов было достигнуто то, что торговля России с Европой была разорена и все выгоды ее – вместо нашего Севера – достались на долю Польши. Историки в один голос говорят, что и Псков, и Новгород, и Вятка быстро сошли на нет с потерею своей независимости. Хотя и более культурные, чем Москва, но в силу этого и более хрупкие организмы, эти «народоправства» просто пали жертвой более сильного и грубого соседа. Поэтому Москва – вечный должник Севера и не должна забывать этого. Обязательства Москвы скоро перешли к Петербургу, который их умножил рукою вольной.