Пак Мингю - Коврижка

«…Прокатившись с ветерком, в хорошем настроении сворачиваю на бесплатную дорогу. Вот те на! Железнодорожник (вблизи оказывающийся полицейским) делает знак „сбавить скорость“ и заставляет меня остановиться. Превышение скорости, — отрезает он. Пройдите за мной, предъявите водительское удостоверение, — бряцает он, а я, разворачиваясь, кидаю ему: Сейчас принесу. И медленно возвращаюсь к мотоциклу. Наблюдая в зеркало за движениями идиотского железнодорожника, я потихоньку выжимаю сцепление и втыкаю передачу. И дергаю оттуда. Я надеялся, что с утра он не увяжется в погоню, но зря: идиот сел мне на хвост. Ага, проложи себе железную дорогу и догоняй меня на поезде! Делаю резкий разворот и проскальзываю в разрыв между отбойниками. И в этот момент… однако… но… что-то вроде живой горы крушит эстакаду. И поэтому я глушу мотор и пялюсь на эту живую гору. И примчавшийся следом железнодорожник — Ух ты! — выдыхает и, не обращая внимания на меня, смотрит на гору. От этой дуры… не убежишь, — влетает в мою голову мысль. Ух ты! — снова выдыхает железнодорожник».

«…Такое противостояние у нас впервые. Мы с женой сцепились из-за двенадцати связок „Интеллекта“ и восьми связок „Юного натуралиста“. По желтизне — „Интеллект“, но по толщине — „Юный натуралист“. Этот переезд сократил жилую площадь в два раза, поэтому, естественно, надо многое выкинуть, но как же не хочется. „Интеллект“ — это мое педагогическое достоинство, а „Юный натуралист“ — воспоминания жены о ее молодости. Однако, выпив чашечку травяного чая, я склоняюсь к тому, чтобы выбросить „Интеллект“. В конце концов, надо освобождать пространство. Если не это, то что? Для жены, отправившей дочку, такая уступка, — думаю я, — это мой долг и благородный поступок. Дорогая, мне надо кое-что тебе сказать. — Я собирался постучать в дверь ее комнаты, но… замер перед двенадцатью связками „Интеллекта“. Перед пожелтевшими связками моя душа опустела, как полость в Земле. И в этот момент. Одна стена в гостиной рухнула, как от подземного толчка… и в тот момент, когда нечто, сокрушившее стену и похожее на гибкий столб, взметнулось в небо, считаные доли секунды я мог наблюдать небесную синеву. И там… стоял гигантский кальмар».

Вылетев с Осанской базы, я повел свое звено к центру Сеула, за разрушение которого мы волновались больше всего. «Что делать? На малой высоте мы можем подвергнуться атаке. Ты помнишь?» — раздался в наушнике гермошлема взволнованный голос В . Возьмет ли его ракета? Я, как и он, не знал способа. Видимо от волнения, В нарушил обычный строй и прижался вплотную к моему самолету. Вскоре подлетели к Сеулу. Первоочередные цели — два гада у городской администрации: один 350-метровый и один 170-метровый. Снижаемся, чувствую, как мои нервные клетки сливаются с гашеткой и прицелом. Забрезжили городские пейзажи. Однако там… никого нет.

Нигде не было видно гигантских кальмаров. Это было необъяснимо. «Что случилось? Все исчезли», — послышался одинокий и растерянный голос В . Сохраняя нормальный строй, мы ждали распоряжения командования. Мы тридцать минут патрулировали воздушное пространство, пока в конце концов не получили приказ возвращаться. «Эй, специалист по монстрам, нам стоит ждать дальнейших вылазок?»

«Конечно! — прокричал В . — Ты же понимаешь, что это ВОЗМЕЗДИЕ ГИГАНТСКИХ КАЛЬМАРОВ?» — «Конечно», — ответил я.

Как десятиметровая рулетка на том стадионе, я выдавал смешок за смешком.

Это было во время американской стажировки. Красная оклахомская осень бросила якорь в реку Арканзас, а стало быть, День труда уже прошел и сентябрь близился к середине. В тот день все мои заведенные с горем пополам приятели отправились на флай фишинг (так у них называется популярная в тех местах ловля нахлыстом), а я вышел из своей съемной квартиры, пересек совершенно пустой бейсбольный стадион и площадку для игры в софтбол и пошагал по медленно забирающей в гору дорожке, ведущей к теннисным кортам.

С возвышенности открывается вид на стадион для игры в американский футбол. Жемчужина университета. Возведенный по последнему слову техники, оснащенный электронным табло, этот стадион был гордостью всех жителей штата. Мне довелось приятельствовать с Томом Берингером, так он был как раз уроженцем Оклахомы. И вот что он мне рассказал на полном серьезе: «Когда мне было восемнадцать, я отправился в Максвелл, что в низовьях реки Арканзас. Отсюда до той деревушки примерно двести километров. Значит, сидим мы с двоюродным братом на рыбалке, а из-под воды какой-то шум. Я надел плавательные очки и шасть в реку, а там форель из Оклахомы хвастается стадионом перед форелью из Максвелла. Как? А вот так — фып-пып-пып-бы-пып». Нет, здесь нет особого смысла, просто к слову пришлось. Как я узнал, электронное табло установили всего два года назад. Этой ремаркой я ни в коем разе не хочу сказать, что Том Берингер был плохим парнем.

До меня все время густым баритоном доносились крики рабочих. Видимо, они меняли какие-то детали электронного табло. Негры — мог определить я только по голосу. Есть такие негры: за один присест уминают по двадцать тарелок спагетти, сами здоровенные, а половина изрыгаемых ими слов — ни дать, ни взять — МЫЧАНИЕ. Чистая правда. Когда я только прилетел в Америку, их тягучий лепет мне было понимать сложнее, чем пулеметную очередь новостного диктора с CBS. От страха я не осмеливался переспрашивать. В чем дело, ты хочешь что-то му-му-му? — Если спрашивал у меня кто-то из них, то я — фып-пып-пып-бы-пып — шлепал губами и был готов форелью нырнуть в реку. Кстати, я неплохо плавал. Конечно, не так, как Том Берингер.

Окрестности, одетые в багрянец, были безмятежны и несказанно прекрасны. Меццо-сопрано ветра, перекликаясь с баритоном, казалось, раскачивало якорь осени. Чувствовалось, что все сливается в одну волну. Безлюдность этого места очень нравилась мне. Поскольку в мою квартиру не провели LAN [15] LAN (Local Area Network) — локальная компьютерная сеть, покрывающая небольшую территорию, например здание или кампус. , большую часть своего досуга я посвящал пешим прогулкам. Парк вокруг студенческого городка был обширным и при этом искусно ухоженным, и мне хотелось как можно дольше наслаждаться его красотой. Со двора моего дома открывался вид на бейсбольное поле. К западу от него располагался музей естественных наук, а к югу — баскетбольная площадка. Прогулочные дорожки рядом с музеем тоже были по-своему замечательны, но все же я предпочитал восток, где находились теннисные корты. Особых причин не было. Просто редкие тополя радовали мой взор, а заливистый смех студенток, что прилетал с ветром и, шурша листвой, перекатывался по золотой лужайке, услаждал мой слух. Куда дальше мячей закидывали свои голоса студентки, играющие в софтбол. И так я наслаждался прогулками, ощущая себя болбоем, подбирающим невидимые, мягкие, прелестные мячи.