Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

ВРАЧЕБНАЯ ТАЙНА

Провожали Антонину ранним утром. Соседская Юлька еще с вечера решила не ложиться спать, чтобы не проспать, и все-таки проспала, прибежала как раз в тот самый момент, когда Антонина садилась в кабину полуторки.

— Антонина! — жалобно закричала Юлька, бросилась к машине, подтянулась на руках. — Приезжай поскорее!

— Не раньше осени, — ответила Антонина, с болью глядя на бледное Юлькино лицо, на впалые ее щеки. На глазах девчонка тает, что это с ней такое? Легкие чистые, и в бронхах ничего нет, а вид — краше в гроб кладут…

— Пей молоко, — шепнула она ей. — И не хочется даже, а ты пей, и старайся парного побольше, слышишь?

Юлька кивнула ей, не вытирая слез, катившихся по щекам.

— Поехали, — негромко сказал Василий, муж Антонины, вынес из дома связочку книг, потом сам взобрался. — Пора ехать, а то на поезд опоздаем…

Антонина махнула рукой. Дмитрий Дмитрич, колхозный сторож, поклонился ей:

— Счастливого пути…

Снял шапку, снова надел ее, потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

— А этот оставила, препарат для давления?

— Оставила, — крикнула Антонина. — Васса Павловна измерит. А вы не забывайте, диуретин на ночь и горчичники…

Он еще раз поклонился.

— Не забуду…

Машина повернулась, вышла на дорогу, помчалась к станции.

— Вот так у нас с тобой вся жизнь проходит, — сказал Василий, стоя у подножки вагона. — То я в отъезде, то ты теперь меня покидаешь…

Загорелое, слегка обсыпанное веснушками на лбу и на висках лицо его казалось расстроенным. Голубые глаза растерянно мигали.

Антонина провела жесткой от частых умываний рукой по его щеке.

— Не горюй. Я писать буду…

Он через силу улыбнулся:

— Тогда лучше авиа. Быстрее…

Загудел паровоз. Проводник вскочил на подножку.

— Пиши, — сказал Василий, крупно шагая вровень с вагоном. — Пиши каждый день. И я тоже буду писать каждый день.

Колеса стучали все чаще. Василий уже не шел, бежал за вагоном, кричал что-то, заглушаемое стуком колес.

«Сумасшедший, — ласково подумала Антонина. — Чего бежит? Разве догонит?»

А сама, стоя на площадке, глядела на вокзал, оставшийся далеко позади, желая еще раз увидеть Василия. Он давно уже скрылся из виду, а она все стояла, смотрела до тех пор, пока не заслезились глаза от ветра. Потом вошла в вагон, стала в коридоре возле окна, машинально пересчитывая летевшие мимо столбы — один, другой, пятый, двадцать седьмой…

Это была первая в ее жизни командировка. И не на неделю, не на месяц, как случалось у Василия, а на целых восемь месяцев.

Антонина долго думала, прежде чем решилась поехать на курсы медработников в областной город.

Год назад она вышла замуж. Все случилось неожиданно и быстро: приехал в село участковый агроном, в клубе сам подошел к ней, вместе смотрели кинофильм, потом проводил ее домой. Дорогой рассказал о себе — живет в соседнем селе, на квартире, скучает, отец с матерью на Урале, а он тут недавно, еще никого не знает.

Он приезжал еще и еще и уже сам, без приглашения, заходил за Антониной, шел с нею в клуб или просто погулять.

Однажды, провожая ее домой, он попросился зайти к ней, переждать дождь.

Она согласилась. Он зашел и остался до утра. Антонина говорила серьезно, с неприкрытой болью:

— Я старше тебя на четыре года…

Он полудосадливо-полушутливо отмахивался от ее слов:

— Брось глупости говорить. Разве в этом дело?

Поженились они осенью. Он переехал к ней, а спустя несколько дней отправился в командировку, в дальний район.

Перед отъездом всю ночь не спали. Он лежал рядом с ней, жарко уговаривал не забывать его, думать о нем, и он тоже будет думать о ней и рваться обратно, домой…

Антонина слушала его, усмехалась, — чистый ребенок! Потом приникала губами к его губам.

— О ком же мне думать, как не о тебе?

На рассвете, когда он еще спал, встала, напекла оладий, пересмотрела его рубашки, носки, полотенца, собрала чемодан.

Он спал, зарывшись носом в подушку. На затылке торчал выгоревший хохолок.

Антонина пришивала пуговицу к рубашке, то и дело поглядывала на трогательный этот хохолок.

Василий казался ей еще совсем несмышленышем, неразумным и слабым.

Подойдя, она тихонько дернула его за хохолок:

— Вася, вставай…

Он быстро проснулся, вскочил на постели. Сонные глаза его просветлели, он потянулся к ней всем своим сильным, разомлевшим ото сна телом:

— Тонька!

— Опоздаешь… — строго сказала она, но он уже схватил ее за шею, пригнул к себе…

Потом она провожала его, и он все кивал ей из кабины грузовика и кричал:

— Тоня, жди, самое большее — десять дней.

И вот теперь она уезжала от него на целых восемь месяцев!

Проводник прошел по вагону, сказал металлическим служебным голосом:

— Приготовьте билеты…

Антонина порылась в сумочке, вынула билет и пошла вслед за проводником в купе.

Дни летели один за другим, сменялись недели, месяцы…

После занятий Антонина поздно вечером возвращалась в общежитие. Первым делом спрашивала:

— Письма были?

— А то нет! — ворчливо отзывалась Соня, соседка по комнате, черноглазая толстуха с пышными темными волосами. — Чтоб тебе да письма не было?

В голосе ее звучала с трудом подавляемая зависть. Антонина только смеялась в ответ:

— Ты заслужи, чтоб тебе тоже вот так писали…

Василий писал, как обещал, часто, и все письма были похожими — скучаю, тоскую, люблю, нет никого дороже…

Иногда Соня просила:

— Прочитай хоть одну страничку, что тебе твой ненаглядный сказывает…

Антонина смущалась, но Соня с непонятным упорством просила, и она читала:

— «До чего ж я скучаю по тебе, даже передать трудно, дорогая ты моя, самая желанная…»

Казалось, не строчки письма читает, а поистине слышит его голос.

— Ласковый он у тебя, — говорила Соня.

Она была красивой, бархатистая кожа, черные, без блеска, глаза, зубы — один в один. То и дело назначала свидания новому кавалеру. Приходила ночью, когда все в комнате уже спали, тихонько раздевалась, садилась на край постели Антонины.

— Тоня, — шептала она, — будет спать-то, послушай…

И говорила о том, что этот, вот этот, — самый настоящий, лучше всех, самостоятельный и хороший…

— Хоть бы задержалась на нем, — зевая, говорила Антонина.

— Задержусь, — горячо обещала Сопя. — Такого еще не было!

Потом этот «самый лучший» оказался не лучше других. Соня ненадолго грустнела, на чем свет ругала его, а заодно и себя, доверчивую дуру, и влюблялась в нового, теперь-то уж «самого настоящего».

Антонина пробовала усовестить ее:

— Остепенись, сколько можно?

Соня беспечно поводила полными плечами.

— Пока молода, только и жить… Тебе-то хорошо, у тебя муж законный, а мне что прикажешь делать?