Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

«Нет, — сказала сама себе Антонина. — Ничего он не догадался. И никто не догадывается».

Василию она сказала:

— Поеду в больницу, узнаю, как прошла операция.

Голубые глаза Василия потемнели.

— До всего тебе дело…

— Да, до всего, — непривычно резко ответила Антонина. — С аппендицитом тоже, знаешь, шутить не приходится. — Но, посмотрев на расстроенное лицо Василия, сжалилась над ним: — А что, никак уже заскучал?

— Приезжай скорее, — вместо ответа сказал Василий.

«Поговорить с ним насчет Юльки? — подумала Антонина. — Сказать вот так вот, сразу, — давай возьмем ее к себе…

Нет, не стоит. Лучше в другой раз. Лучше тогда, когда Юлька вернется из больницы».

Она провела рукой по щеке Василия.

— Не скучай. Вернусь засветло…

Автобуса до города долго не было.

«Может, пойти пешком?» — подумала Антонина. Она уже было решила пойти, как вдруг увидела Дмитрия Дмитрича, направлявшегося к ней.

Еще не доходя до нее, старик снял шапку.

— Наконец-то свиделись, — сказал он.

Дмитрий Дмитрич, уже лет десять работавший сторожем, несмотря на суровую внешность, был, в сущности, сентиментален, временами даже слезлив.

Он истово поцеловал Антонину в щеку и потом долго вытирал рукавом разом покрасневшие глаза.

— Наконец-то! — повторил он. — Уж как я по тебе, дочка, соскучился. — Помолчал, любовно оглядывая ее. — Хочу завтра к тебе на прием. Как, примешь?

— Отчего же? — сказала Антонина. — Как здоровье, расскажите.

— С давлением помаленьку справляюсь, — начал старик и, откашлявшись, стал обстоятельно рассказывать о том, как он каждый вечер кладет на затылок горчичники и глотает этот самый диуретин, что твой горох…

Подошел автобус. Антонина влезла, но автобус не трогался, водитель раскрыл капот, посвистывая, перебирал резиновые кишочки.

Дмитрий Дмитрич все стоял у окна, поглядывая на Антонину сощуренными глазами.

— Теперь ты законный доктор, — сказал он.

Антонина улыбнулась.

— А ты не смейся, — строго заметил старик. — Нечему тут смеяться, потому высокая у тебя должность, может на всем свете самая высокая…

Пожевал губами, подумал о чем-то.

— Еще я тебе вот что скажу, дочка. Ты гляди, ежели тебе кто что говорить будет, не оглядывайся, проходи мимо…

— Почему проходить мимо? — все еще улыбаясь, спросила Антонина.

Но Дмитрий Дмитрич не ответил на ее улыбку.

— Народ нынче злой пошел, чего было и чего не было — все углядит, наружу вынесет, а ты уж сама тогда разберись, что к чему.

Он вздохнул:

— Видно, правду говорят, жизнь прожить — не поле перейти, то в болото угодишь, а то выше головы захлестнет, не опомнишься…

Водитель влез в кабину. Мотор взревел, и грузное, порядком истрепанное дорогами тело автобуса затряслось, как в лихорадке.

Дмитрий Дмитрич говорил еще что-то, но голос его заглушался шумом мотора. Потом автобус рванул вперед и, покачиваясь, пошел по дороге.

Антонина обернулась. Старик все еще стоял на том же месте, глядя ей вслед.

Неясное, еще не осознанное, но щемящее чувство вдруг охватило Антонину. Что он хотел сказать? Предупредить, или намекнуть на что-то, или заранее смягчить удар, который, может быть, где-то поблизости подстерегает ее?..

Автобус мчался мимо поля, набирая все большую скорость. Антонина выставила лицо в раскрытое окно, и ветер хлестнул ее по глазам, взметнул волосы надо лбом и словно в один миг выдул все мысли.

Юлька сидела в саду, на скамейке, возле самых ворот больницы. Завидев Антонину, подбежала к ней, путаясь в полах чересчур длинного халата.

Бледная, тоненькая, словно бы выросшая за эти дни, она казалась неожиданно повзрослевшей. Большие темные ресницы часто мигали, как будто попала соринка в глаз.

— Завтра выписывают, — сказала она на вопрос Антонины.

— Все прошло хорошо? — спросила Антонина.

— Да, — коротко ответила Юлька.

Антонину снова, как и тогда, по приезде в село, поразило выражение Юлькиных глаз. Они глядели не прямо, а будто все время норовили скользнуть в сторону, избегая взгляда Антонины.

Антонина объяснила себе это по-своему.

— И никто, ни одна душа не знает, — сказала она твердо, ибо была уверена в том, что действительно никто ни о чем не знает. — Не догадываются даже! И справку тебе дадут об аппендиците, я с врачами поговорю.

Юлька слушала, опустив глаза.

— А за меня, само собой, можешь не беспокоиться, — улыбаясь, заметила Антонина. — Врачебная тайна — самая изо всех крепкая!

Юлька подняла на нее глаза и снова отвела в сторону.

— Врачебная тайна! — повторила она.

— Да… Ты знаешь, что это такое?

Юлька не ответила. Худенькая грудь ее неровно вздымалась. Внезапно она закрыла ладонями лицо.

— Опять? — укоризненно произнесла Антонина. — Да что же это с тобой такое, Юлька?

Не отнимая ладоней от лица, девушка глухо сказала:

— Тоня, а почему ты ни о чем не спрашиваешь?

— О чем же? — спросила Антонина. — Я спрашиваю, а ты молчишь, отвыкла от меня, что ли…

Юлька прерывисто вздохнула.

— Почему ты не спрашиваешь об этом самом…

— Ну, это уж как ты хочешь, — просто сказала Антонина. — Захочешь — скажешь, я тебя неволить не буду…

Юлькины плечи вновь затряслись, крупные слезы бежали по ее щекам, в неярких лучах осеннего солнца блестели на длинных худых пальцах.

— Не могу! — почти выкрикнула она. — Не могу, не буду молчать!

Она схватила Антонину за руку, прижала к себе.

— Пусть будет, как будет, а я все скажу!

— Может, не надо? — осторожно заметила Антонина. — Тебе трудно…

— Надо! — почти крикнула Юлька. — Все надо!

Она всхлипнула и заговорила, волнуясь:

— Слушай, Тоня, я ведь на него и глядеть сперва не хотела, и думать не думала. А он, он, оказывается, куда я, туда и он. И все одно и то же — любит меня, об одной обо мне мечтает, а потом, значит, отвернулся — скучная ты, говорит, и вообще, говорит, на меня не рассчитывай, я, сама знаешь, человек несвободный…

Антонина тихо высвободила свою руку из горячих Юлькиных ладоней.

— А я и не рассчитывала, — продолжала Юлька, глядя в упор на Антонину. — Я вот столечко не рассчитывала. Любила его и ни о чем не думала, я ведь тоже понимала. И потом, перед тобой так мне совестно было, так совестно…

— Передо мной? — спросила Антонина. — Почему же передо мной?

Несколько мгновений Юлька молча, расширив глаза, смотрела на Антонину.

— Да ведь Василий это! — зарыдав, крикнула она. — Твой Василий!

Антонина медленно опустилась на скамейку.

Юлька заметалась, забилась, словно подстреленная птица.

— Антонина! Господи! Что я наделала! Тонечка, прости меня…

— Замолчи! — сказала Антонина, и собственный голос показался ей чужим, даже незнакомым.

Все было как во сне. Совсем как во сне, и словно во сне не своими, ватными, стали руки, и ноги вдруг подкосились, и в ушах стоял непрестанный, неумолкаемый шум.