Михаил Воронецкий - Новолунье

Во время мытья баб если и велись на бревнах мужиками какие-либо разговоры, так это скорей всего для отвода глаз. И чем ближе подступало то время, когда бабы побегут купаться, тем все явственнее беседа на бревнах принимала одно направление...

— Нет, и скажи ты, кум, крупчаткой, что ли, кормят баб в Жинаеве, — обращается к правленцу Емельяну Камзалакову Егор Ганцев, вернувшийся на днях с артелью из Минусинска, где он сдал очередной плот.

Емельян живет в Шоболовке, заехал к нам по случаю бани и предстоящей выпивки. Заведует он овцебазой, как почему-то называют чибурдаевскую овцеферму. Емельян выделяется среди сухощавых наших мужиков тучностью. Голубоглазый — в мать-мордовку, черноволосый и широкоскулый — в отца-койбала.

— Да-а, баба куда с добром. И сильная, должно… В соку...

— Не изработалась, — говорит Егор Ганцев, прищуриваясь от едкого дыма цигарки, отчего старообразное лицо его становится словно бы обиженным.

— Да не-е, я разговаривал с ей. Она там чабанила все эти годы. На отгонных выпасах в Терском логу жила. Теперь назад к нам просится. Сотке Костоякову как раз напарница нужна — думаю принять.

— Чего ж не принять, раз напарница нужна.

Я заметил, что имя тетки Симки ни разу не было произнесено в разговоре, но все сидевшие на бревнах понимали, что речь о ней, и нетерпеливо поглядывали на дверь бани.

Обычай купаться после бани остался со стародавних времен, но почему он бытовал в основном только у женской половины, не знаю.

Кое-кто из мужиков тоже иногда расхорохорится, выскочит из предбанника и, держа левую руку в паху, а правой отчаянно размахивая, кинется в воду, но тут же, крича благим матом и яростно отфыркиваясь, как ошпаренный выскакивает на берег.

Хорошо это или плохо — не мне судить. Но было несколько случаев, когда на другой день «смотрин» приходили сватать девку или вдову, и почти всегда таким образом завязавшиеся семьи росли, набирали силу, давая нередко густые семейные ответвления...

Вот послышалась возня в бане. Приглушенные голоса, хихиканье, стукоток босых ног... Дверь распахнулась так сильно, что отлетела к стене. Десятка два обнаженных тел, сталкиваясь в проеме дверей, чуть замешкавшись, кинулись через дорогу к яру.

Тетка Симка бежала первой — как будто нарочно выпустили ее вперед на два шага, чтобы мужики смотрели и удивлялись: знай наших! Бежала тетка Симка размеренно и неторопливо, ладонями рук, прижатых локтями к бокам, придерживала тяжелые груди.

А когда из-под обрыва послышался гул и плеск разбиваемой телами воды, вдруг поднялся Абрам Челтыкмашев...

— Пора, кажись, идти белье собирать, — сказал Абрам, словно бы самому себе, — неча сидни насиживать. — И пошел, ни па кого не глядя, по заросшей травою улице.

Вечером праздновали прибытие плотогонов. Вынесли в рощу восемь столов, скамейки, табуретки. Адай Чепсараков, отказавшись «барствовать» в одиночку, приволок половину подаренной ему Абрамом медвежатины. И начался пир...

Чибурдаиха чествовала таежных людей.

Гулянка начиналась частушками с бабьим приплясом. Как сейчас, стоит перед глазами картина: столы в кустах составлены буквой «П», за столами все сидят лицом к Енисею. У крайнего стола на табуретке изогнулся над гармошкой Емельян Камзалаков. Налиты стаканы, но никто не пьет, все смотрят на Маришку с Васеной, выходящих из-за стола...

Вот они остановились друг перед дружкой, повели руками налево-направо, и Маришка под прихотливый перебор гармошки запела грубовато-мужским голосом:

Тут Маришка, прогнувшись гибким телом, сделала руками круг над головой и пошла топотать по поляне, выбивая дробь...

Наступила очередь Васены. Она изгибаться не может. Левая рука на бедре, в правой, поднятой над головой, платочек. Тумбообразной ногой Васена сделала несколько притопов и запела:

За столами одобрительный смех, и Васена, вроде бы застеснявшись, прикрыла румянощекое квадратное лицо платочком. Мужики встают, берут женщин за локти, ведут к столу и усаживают посередке.

После угощения плясали с припевками и присвистом, лихими выкриками... До самой полуночи гулянка то чуть ослабевала, словно от усталости, то снова вспыхивала с прежней силой...

Тетка Симка не плясала, как ни тормошил ее Егор Ганцев. Она то и дело сбрасывала чуть заметным движением с круглого плеча его заграбистую мосластую руку. Абрам весь вечер упорно следил за ней острыми и совсем сузившимися черными глазами. Она видела это, и ей как будто даже нравилось его неотступное внимание.

Чем кончилась гулянка, не знаю. Забившись в нагретый дневным теплом песок между выветренными толстыми корнями старых тополей, я уснул. Но спал плохо, полусном, боясь проспать уход плота.

Проснулся рано, до восхода солнца. Поежился от холодка и вскочил. На листьях тополей, на реденькой остролистой траве, на песчаных бугорках между деревьями сверкала в свете разгуливающегося утра роса.

Ни столов, ни скамеек, даже пустых бутылок нигде в роще не было видно — все успели унести.

Я кинулся на косу — плота тоже не было у берега. И никаких следов ночлега плотогонов я не нашел. Только изрезанная цинкачом кора на стволе старого тополя говорила о том, что все события минувшего дня и вечера не приснились мне.

Это была, насколько мне известно, последняя такая гулянка в Чибурдаихе — с выносом столов в тальники, с участием в ней всего населения Чибурдаихи и Мерзлого хутора.

Я пошел по деревне. На дворе у тетки Степаниды ворота распахнуты, дверь в сенцы приоткрыта — значит, не спит. Зашел в избу. Тетка Степанида лежала на кровати под одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков, но не спала, о чем-то думала. На скрип двери повела на меня сонными глазами.

Я уж хотел было податься назад, но на полу между кроватью и столом увидел медвежью шкуру с растопыренными лапами и отвалившейся на сторону спящей головой...

— Ну вот, — сказал я с плохо скрываемой завистью,— теперь на этой шкуре будете валяться после бани.

— Кто-то будет, а кто-то и нет, — пасмурным голосом ответила тетка Степанида.

— Да уж это яснее ясного, — сказал я,— вы хозяйка, кому разрешите, тот и поваляется.

— Да ведь шкура-то не моя. Ее Игнашка Серафиме подарил. — А она, стало быть, вам?

— Да не-е. — В голосе тетки Степаниды я уловил досаду. — Она у меня ее на время оставила, пока не переедет. Переезжать сюда решилась. Амеля обещался работу на овцебазе дать.

Теперь мне стало не по себе. Это заметила тетка Степанида.