Ибрагим Рахим - Судьба

Но молодости эта истина, как и многое другое, кажется чепухой. Молодость путает свободу с безответственностью.

И Хиёл думал: я люблю Оджизу, и черт с ним, с этим Газабадом, пусть хоть весь сгорит и провалится. Я люблю! Зачем мне вышки, пустыня и все остальное? Да, да, пусть их видит мой затылок, а глаза будут смотреть в лицо Оджизы, одной-единственной, которая мне нужна.

И он сидел и смотрел в ее незрячие глаза.

В те короткие часы, когда они оставались одни, когда взрослые уходили по делам, Хиёл перепрыгивал через забор с охапкой роз, а Оджиза угощала его чаем, заваренным особенно ароматно. Она рвала урюк и персики и приносила их на тарелке. Все дорожки в этом саду и все деревья были ее друзьями. Оджиза знала их руками, свободно двигалась среди них, и они вели себя осторожно с нею, не задевая веточкой.

Он пил чай, а Оджиза пела. Осмелев, она без прежней застенчивости брала в руки свой дутар, своего неизменного друга, и песни ее были теперь веселее. Лишь иногда ею вдруг овладевала грусть, и пальцы ее дрожали. Он видел это. Пальцы ее дрожали, а из-под них лилась непрерывная воркующая мелодия. Это пело само существо ее. Голос ее души. Оджиза кружила пальцами на месте, и мелодия, как на прялке, связывалась в долгую нить. Она разговаривала со струнами или струны с нею?

А Хиёл хвалил ее. Ее голос, ее игру и ее волосы.

— Когда вас нет рядом со мной, я тоже вижу вас, — говорил он ей. — Я слышу ваш голос, когда вы не поете.

Как будто ее дутар был в его сердце.

Как-то он тихонько взял в руку ее тяжелую косу, перекинутую через плечо, но она услышала и освободила косу из его руки. Точно и коса была живая, с обнаженным нервом.

Она освободила косу, а из глаз ее потекли слезы.

— Оджиза! — сказал тогда Хиёл. — Вы будете видеть!

Кончики ее выпуклых губ дрогнули в улыбке.

— Нет такого кладбища, куда бы меня не возил отец на исцеление. Все напрасно.

— А врачи! Он показывал вас врачам?

— Аллах лишил меня зрения, чтобы я не видела ненужного.

— Так говорит ваш отец?

— Да.

И она рассказала о себе.

Ей хотелось быть похожей на других девочек, она очень плакала, и отец, скрепя сердце, отдал ее в школу для слепых. Там она научилась золототканому мастерству — вот эту тюбетейку она сама вышила — и еще игре на дутаре. А теперь она только убирает дом и играет на дутаре. Отец не разрешает ей брать работу из артели…

— А вы что будете делать? — спросила она бесхитростно, как ребенок.

— Еще не знаю, — неопределенно ответил Хиёл.

Ему казалось, что ведь и работа на мазаре — это, в конце концов, работа.

— Даже муравей и тот тащит куда-то свою соломинку, — сказала Оджиза.

Хиёлу послышался упрек за то, что он ест хлеб в чужом доме. Он слышал немало таких упреков, когда жил у дяди, и был к ним восприимчив.

— Откуда вы знаете про муравья? — спросил он.

— Нам учительница рассказывала в школе…

— Разные есть люди.

Она тихонько коснулась его руки кончиками пальцев, будто бы погладила ее, и сердце Хиёла задохнулось от ласки в ответ на эту ласку, ненаигранную и искреннюю.

— Вам пришлось тяжело, Хиёл.

— Вы не скажете, Оджиза, — приблизясь к ней, спросил Хиёл срывающимся голосом, — откуда в вашем доме все про меня известно?

— Вы не выдадите меня?

— Нет, скорее умру! — воскликнул Хиёл.

— Ваша тетушка Джаннатхон была в нашем доме. Когда вы… когда вы… — Она запнулась и не сразу договорила. — Когда случилась катастрофа на вышке, ваша тетушка Джаннатхон прибегала к папе, чтобы он помолился за вас. Она все ему рассказала. Но только просила, чтобы папа не выдавал ее, вот почему и я вас прошу. Ведь ваш дядя работает в обкоме, и ваша тетушка Джаннатхон боится его. Это может ему повредить, да? Она очень волновалась за вас, не зная, где вы… И сейчас она передает сюда деньги, я знаю об этом от мамы… Отец запретил нам говорить про Джаннатхон. Он меня убьет!

Испугавшись, Оджиза замолчала. А Хиёл сжимал ее руку.

Ничего больнее не могло ударить его, чем эти слова о тетушке, прибегавшей сюда с просьбой помолиться за племянника.

А ишан-то!.. «Я увидел про тебя сон, дитя мое!» Вот так Хызр-спаситель! Длинный язык тетушки принес ему полезную весть, как сорока на хвосте. Остальное было делом случая… Ну, Хиёл, ну, учит тебя жизнь, молодого дурака!

Теперь он понял, что, предлагая ему самому решить свою судьбу, ишан просто отпускал веревку на всю длину. А он, Хиёл, был уже у него на крючке.

Ну что же… Он по-своему рассчитается с ишаном. Он уйдет сам и уведет отсюда эту девушку, свою Оджизу.

«Хоть убей меня, — подумал Хиёл, — я возьму ее!»

Напрасно они считали, что их встречи оставались незамеченными. Хитрый старик давно видел, что любимые кусты его роз пустеют, а в комнате Оджизы появлялись букеты из сада. Ишан самодовольно ухмылялся, опуская острый нос в эти букеты. Если такова воля аллаха, он и вовсе не против… Зачем противиться аллаху? Он получит не только помощника, но и зятя. Зятя, который не с улицы пришел, не без роду, без племени, а внук самого Сурханбая-ходжи, обитающего сейчас в Мекке! Это сильно поправит пошатнувшиеся дела ишана… Вознаграждалось его терпенье. Он потирал руки и даже велел жене почаще уходить из дома. И подольше не возвращаться.

Вот и сейчас ее не было.

А Хиёл думал об одном: за последние годы лишь один человек попытался ласковой ладонью прикрыть раны его сердца — это была слепая Оджиза. Уйдет ли она с ним? Ведь и ее единственным спутником до сих пор была только мечта… Ах, какие мечты одолевают молодые умы! А все ли сбывается? За это надо драться! Если она откажется, он на руках унесет ее из этой лживой обители, из этой темницы.

— Оджиза! — сказал он. — Уйдемте со мной из этого дома. Уйдемте! Я никогда не обижу вас, никогда! Без вас я не найду покоя, а вместе мы будем счастливы.

Он еще что-то говорил и говорил сбивчиво и решительно, а она молчала. В ней боролись страх и любовь. Страх ей внушал отец, а любовь противоречила законам религии. Даже она! Отец навсегда проклянет ее и выбросит из своей памяти… Один аллах знает, что творилось в душе Оджизы. Послушание, богобоязненность — все, что было, как твердили ей, белым, казалось ей черным, а греховное, запретное, как учили ее, вольнодумное чувство Хиёла казалось чистым, как капля солнца, которая проникала даже в ее слепые глаза.

Страх и любовь… Сколько стоит свет, столько борются они. И слава аллаху, что и на этот раз любовь победила!

— Куда бы вы ни повели, — сказала Оджиза, — я пойду.

Теперь представьте себе выражение лица и ярость ишана, который, вернувшись из мечети, застал дома одну плачущую жену.

— Что случилось? — спросил он, не желая верить тому, о чем догадывался.

— Опозорили! — причитала она. — Сбежали!