Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том II

И тут он услышал, как кто-то – еще тише – позвал его по имени; подошедшая сзади Spes шепнула: «Пройди прямо сейчас через большие двери танцзала и, когда окажешься снаружи, посмотри налево». Это был Вульт. Вальт обрадовался, обнаружив среди незнакомых людей человека знакомого и любимого, которому мог теперь показать свой остров блаженных. Он направился к выходу; Spes свернула к пятому по счету кабинету и, когда нотариус уже был снаружи, с порога сделала знак, чтобы он последовал за ней. Вальт хотел было сразу обнять брата, но тот уже потянулся к обеим дверным щеколдам – «Не забывай о половой принадлежности наших маскарадных персонажей!» – и запер дверь. Потом отбросил личину, однако от его лица, от его слов повеяло странно-жаркой пустынной сухостью или сухим лихорадочным жаром. «Если ты когда-нибудь испытывал любовь к брату, – начал он сухо, снимая с головы венок и высвобождаясь из женской одежды, – если для тебя хоть что-то значит исполнение братниного сокровенного желания, в важности которого ты убедишься через двадцать четыре часа, и если тебе, поглощенному собственными радостями, не безразлично, ощутит ли твой брат самомалейшую или величайшую радость; короче, если ты готов выслушать одну из его покорнейших просьб: тогда раздевайся; но это только полдела; потом оденься и стань Надеждой, а я стану Возничим, что и будет целостностью».

«Дорогой брат, – испуганно ответил Вальт (и выпустил из легких воздух, накопленный в долгом ожидании), – на это я, само собой, могу дать тебе только один ответ: “С радостью”».

«Тогда поторопись!» – откликнулся Вульт, даже не поблагодарив. Вальт промямлил, что торжественный тон брата его, можно сказать, пугает; что он не улавливает смысла такого обмена. Вульт сказал: завтра всё разрешится приятнейшим образом, сам же он вовсе не угрюм, скорее настроен чересчур шутливо… Пока они обоюдно вылупливались из куколок и снова окукливались, Вальт вдруг засомневался: сможет ли он, в дамском маскарадном костюме, станцевать с В и ной – дамой – обещанный ему английский танец. «Ох, я так радуюсь предстоящему танцу, – сказал он брату. – Между нами, это будет первый Angloise , который я станцую; но мне еще нужно сообразить, как примирить мое сегодняшнее счастье с новым маскарадным костюмом». Тут прежде сухое лицо Вульта заиграло оживленными гримасами. «Клянусь небом и адом, – воскликнул он, – мне легче было бы чихать, следуя музыкальному такту, или завести руки с инструментом за спину и так играть на моей flûte traversière , нежели тебе – воспроизвести то, что ты задумал! Вальсы, которые ты танцевал в этом зале до сих пор (только не обижайся), – всего лишь хорошие миметические подражания: отчасти – движению по горизонтали, как у возничего, отчасти – круто-перпендикулярным передвижениям горняка; но английский танец, мой друг! и какой? Это ведь будет поистине дьявольская пляска, даже не ирландская… А ты подумал о своей даме – как она поникнет, покраснев от стыда и мертвенно побледнев, словно женская ипостась Рыцаря печального образа, словно страждущая носительница твоего креста, если ты хоть раз споткнешься, плюхнешься на землю, устремившись вниз подобно хвостатой комете?.. Однако всё это можно великолепно уладить, чего я и хочу. Толпа увидит только, что Возничий способен сбросить личину и исполнить этот танец всерьез. Потому что я сам станцую Angloise в твоем костюме. Меня даже в Польше признавали танцором; что уж говорить о здешних краях, где из польских танцоров можно встретить разве что медведя».

Вальт на две или три минуты потерял дар речи, потом медленно произнес: «Дама, которую я имел в виду, – В и на Заблоцкая; это ей я, по твоим словам, до сих пор доставлял неудобства. Но поскольку она уже пообещала танец моей маске, то как ты собираешься оправдать в ее глазах меня и такой обмен?» – «О, в этом-то и заключается наш триумф! – сказал Вульт. – Но ты не догадаешься, как я поступлю, раньше завтрашнего дня». После он открыл брату, что именно сегодня играл в «фараона» и выиграл так много, что Вальт должен принять от него золотую монету – как малость, годную лишь для дальнейшего размельчения; хотя бы ради того, чтобы ему, пока он будет среди зрителей, нашлось, чем заняться: в желудочной комнате; Вульт еще посоветовал брату, принявшему теперь обличье Spes, не вступать в общение ни с какими женскими масками – иначе, мол, одна добрая надежда легко может обратиться в другую.

Вечерняя звезда Вальта мало-помалу вновь засияла в полную силу; и, помогая брату облачиться в полунагрудник, он, заглянув ему в очень серьезное лицо и глаза, горячо сказал: «Будь радостней! Радости – это человеческие крылья; больше того – крылья ангелов. Сам я сегодня слишком опьянен всем происходящим, чтобы достаточно деликатно высказать тебе мое пожелание: люби еще больше людей, не только одного меня».

«Любовь, – возразил Вульт, – если воспользоваться твоим флейтовым языком, – неизменно остается болью: либо сладкой, либо горькой; это всегда ночь, в которой ни одна звезда не взойдет без того, чтобы не зашла другая, за моей спиной; а вот дружба – день, где ничто не заходит за горизонт, кроме солнца, заходящего один-единственный раз; но тогда сразу наступает кромешная тьма и является дьявол…

Если же говорить серьезно, любовь – это райская птица и птица-пересмешник – феникс из рассыпчатого пепла, когда нет солнца, – любовь хотя и женского рода, но у нее, словно у козы, рога и борода, супруг же ее, как ни странно, дает настоящее молоко [12] Согласно Бехштейну и другим естествоиспытателям, у козла столько же молока, сколько у американских индейцев, и, значит, старый речевой оборот вполне осмыслен. – Примеч. Жан Поля. . Впрочем, по сути неважно, что тот или иной человек говорит о любви и что ему возражают: ибо правдиво всё, что говорится о ней, – в одно и то же время… Итак, я венчаю тебя цветочным венком и облачаю в то, что ты и так имеешь: в Spes. Войди же в танцевальный зал через мою дверь, как я войду через твою, – наблюдай за происходящим, молчи и пей один бокал за другим!»

Вальт, когда вошел в зал, почувствовал себя так, будто каждый, глядя на него, догадывается об обмене личинами и под второй оболочкой распознает его ядро легче, чем распознавал под первой. Некоторые дамы заметили, что у Надежды теперь под венком белокурые волосы вместо прежних черных, – но решили, что она просто поменяла парик. Шаги Вальта тоже были теперь мельче и женственнее, как и приличествует надеждам.

Однако вскоре он забыл и себя, и зал, и вообще всё: потому что Возничий Вульт без околичностей поставил В и ну, которую узнал каждый, во главе исполнителей Angloise и, к изумлению самой танцовщицы, сперва вместе с ней искусно набросал в уме рисунок танца, а потом, как некоторые живописцы, начал писать картину ногами – только используя более крупные декоративные штрихи. В и на удивлялась, поскольку была уверена, что перед нею Возничий Вальт (чей голос и настрой Вульт, вопреки опасениям Вальта, вполне правдоподобно воспроизводил, прячась за личиной, чтобы в нем не распознали лжеца, который лишь выдает себя за нотариуса).