Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны

Потом она стала упрекать меня во множестве неделикатных поступков в прошлом, перечислила перенесенные ею обиды, напророчила будущее поведение моей семьи — и во всем, что она говорила, я видел лишь бешенство животного, которое не может добиться того, чего жаждет его чувственность.

Раздался стук в дверь, словно явление наяву некоего духа.

— Эй вы, сони, одевайтесь, публика уже выходит прогуляться на бульвар.

Это была госпожа Атена, которая таким способом как бы подчеркивала, что мы живем в ее доме как любовники.

Я оделся, сохраняя упрямое молчание; она, разозленная и надувшаяся, осталась лежать на софе.

Солнце, уже потерявшее свой жар, посылало длинные желтые клиновидные лучи заката. На извилистой улице, мощенной горными валунами, появились группы отдыхающих, которые направлялись в парк и на бульвар. Здесь были девушки и молодые женщины в легких белых платьях с прозрачными косынками на плечах, офицеры, лицеисты, подростки-школьницы, которые со всех концов стекались к центру городка, как на всеобщее свидание. Потом все группы перемешались, прохаживаясь в ту и другую сторону, замечая и не замечая знакомых, завязывая или продолжая маленькие споры, обмениваясь улыбками и приветствиями. На углу я столкнулся с группой молодежи в белых костюмах и туфлях без каблуков, с теннисными ракетками в руках.

Я остановился у столика кафе на улице и заказал рюмку ликера, без всякого интереса наблюдая за теснившейся вокруг столиков толпой, — и внезапно окаменел: по противоположной стороне бульвара шел Г. в песочного цвета костюме, по всей видимости, новешеньком, в красном галстуке, без шляпы. Его упругая походка, свежевыбритое со следами пудры лицо, маленькие черные усики — все это привлекало к нему всеобщее внимание. Я больше не сомневался: он приехал сюда из-за нее, значит, он безусловно был ее любовником. Быть может, они вместе и решили вызвать меня с границы, чтоб я составил дарственную.

У меня как будто ушла вся кровь из тела. Мне казалось, что я весь в поту, больной, беспомощный... Я стоял, не в силах сдвинуться с места, не в силах думать. Все во мне окаменело, притупилось, и потом я сказал себе, что должен убить их.

Я побрел домой, как лунатик, ничего не видя и не слыша, не замечая ничего, что происходило вокруг меня на этих улицах, забитых незнакомой публикой, словно статистами.

Она все еще была дома. Я сказал ей, что столкнулся с полковником, который приказал мне немедленно возвратиться в полк. Она недоверчиво взглянула на меня, что-то заподозрив в этом внезапном отъезде.

— Ты же говорил, что еле-еле вырвался. Что нарочно объехал Дымбовичоару, чтобы не встретиться с полковником. А что ему здесь надо?

Я вынужден был ответить ей наудачу, пораженный тем, что она все так хорошо запомнила:

— Он сейчас в Кымпулунге. С ним был еще один офицер из дивизии. Он подозвал меня и приказал, чтобы я обязательно сегодня же вечером явился в полк.

Я надел пояс с саблей, нащупал револьвер в кармане, даже поцеловал эту женщину, которая уже не принадлежала мне, а была обречена на смерть. Я глядел на нее равнодушно, как на картинку. И ее белокурая красота показалась мне теперь цветной репродукцией; в ней было что-то сухое, безжизненное, чем отличается банальный глянец литографии от тяжелых маслянистых мазков настоящей живописи.

Я спокойно и просто говорил себе: меня будут судить. Меня всегда преследовала подспудная мысль о суде присяжных, словно мне с детства предстояла такая судьба. Но ни на миг мне не пришло в голову покончить с собой. Эта женщина, этот человек лгали мне, играли со мной мрачную комедию, развязка которой может быть только одна: они должны понести кару.

И так же машинально, как человек, одержимый навязчивой идеей, я пошел вниз, по мощенной булыжниками улице.

На бульваре меня окликнул резкий повелительный голос:

— Господин младший лейтенант...

Это был подполковник, заместитель командующего.

— Вы из? — И он назвал номер моего полка, хотя мы с ним фактически никогда не разговаривали. — Что вы здесь делаете?

Я сообразил, какую неприятность могу причинить моему командиру батальона, и признался, что, будучи послан в Рукэр, заехал сюда.

— Я отдал приказ, чтобы никто не отлучался из части. Немедленно отправляйтесь в Дымбовичоару.

До сих пор я жил по законам логики. Но теперь я попал во власть каких-то высших сил, и никакие происшествия больше не могли удивить меня. Эта встреча с подполковником, про которую я налгал четверть часа тому назад, лишь укрепила во мне тупое убеждение: чему быть, того не миновать.

Я укрылся в номере маленького отеля, расположенного на углу бульвара, так что мог видеть из окна прогуливающуюся толпу. Немного понаблюдав из-за задернутой занавески, я бессильно растянулся на грязноватой постели с дешевым покрывалом и слишком маленькой подушкой.

С тоскливым равнодушием я составил план мщения. В десять вечера я спрячусь на соседней с домом улице, откуда смогу наблюдать за входом и выходом. Если она уйдет, я выслежу ее до его квартиры. Если он сам придет к ней, я постучусь и, если мне не откроют немедленно, выломаю дверь, а там увижу, что будет. Если до полуночи не произойдет ни того, ни другого, я войду в дом, Она должна уже быть в постели, потому что говорила мне, что ложится рано. Ложь, следовательно, — признак вины и будет означать, что она у любовника. Но как разыскать, где он живет? Я было подумал, не послать ли кого-нибудь разузнать адрес, но потом понял, что это наивно. К тому же я был уверен, что он придет к ней сам. Предупредительный стук госпожи Атены в дверь показался мне теперь подозрительным, словно чрезмерное усердие с особым смыслом.

Я выпил большой стакан зеленоватой воды и уже хотел положить револьвер на ночной столик, когда в дверь несмело постучали. Слуга передал, что кто-то просит меня немедленно спуститься вниз. Ничего не подозревая, я последовал за ним.

Это был подполковник.

— Едем в полк, господин младший лейтенант! Почему вы мешкаете? Ведь есть приказ по группе прикрытия, чтобы завтра весь состав находился в частях. Пролетки вам нанимать не нужно. Я подвезу вас до Дымбовичоары, а оттуда доберетесь пешком. Завтра на заре будете в роте.

Я больше не чувствовал усталости, меня била лихорадка, и я еле сдерживался.

— Господин подполковник, я не могу сейчас уехать, оставьте меня здесь... Я поеду ночью.

— Почему ночью, сударь? Едемте со мной, или я вас немедленно арестую.

Я растерялся. Мысль, что я могу уехать, не разрешив драмы моей семейной жизни, сводила меня с ума. Мне казалось, что глаза мои вот-вот выскочат из орбит, губы пересохли, я весь дрожал.

— Господин подполковник, я приеду вечером. У меня есть пролетка, разрешите мне остаться.