Карл Юнг - Аналитическая психология [litres]

483 Не меньше склонность к исключительности поощряет и рационализм . Суть его состоит в категорическом отрицании всего, что противоречит тому, как человек видит вещи, исходя из логики интеллекта или логики чувств. Он одинаково монистичен и тираничен по отношению к самому разуму. Мы должны быть особенно благодарны Бергсону за то, что он горячо отстаивал иррациональное. Хотя это может прийтись вовсе не по вкусу научному уму, психологии придется признать множественность принципов и приспособиться к ним. Это единственный способ не позволить психологии оказаться на мели. В этом вопросе мы многим обязаны пионерской работе Вильяма Джемса.

484 Что касается индивидуальной психологии, однако, то здесь наука должна отказаться от своих притязаний. Говорить о науке индивидуальной психологии уже есть терминологическое противоречие. Только коллективный элемент в психологии индивида представляет собой объект для научного изучения, ибо человек по определению является чем-то уникальным, что нельзя сравнить ни с чем другим. Психолог, исповедующий «научную» индивидуальную психологию, просто отрицает индивидуальную психологию. Он вызывает справедливое подозрение в том, что его научно-индивидуальная психология не более чем его собственная психология. Психология каждого человека требует собственного руководства, ибо общее руководство возможно только для коллективной психологии.

485 Эти замечания суть вступление к тому, что я должен сказать о решении вышеуказанной проблемы. Фундаментальная ошибка обеих процедур заключается в отождествлении субъекта с той или иной стороной его психологии. Его психология столь же индивидуальна, как и коллективна, но не в том смысле, что индивид должен раствориться в коллективном, а коллективное – в индивиде. Мы должны четко разграничивать концепцию индивида от концепции персоны, ибо персона может полностью раствориться в коллективном. Индивидуальное, напротив, никогда не может быть объединено с коллективным и не тождественно ему. Вот почему как отождествление с коллективным, так и умышленное отделение от него суть синонимы болезни.

486 Провести четкую грань между индивидуальным и коллективным невозможно. Даже если бы это было возможно, это было бы совершенно бессмысленно и бесполезно для нашей цели. Достаточно знать, что человеческая психика носит как индивидуальный, так и коллективный характер, и что ее благополучие зависит от естественного взаимодействия этих двух явно противоположных сторон. Их союз, по сути, есть иррациональный жизненный процесс, который, самое большее, можно описать в отдельных случаях, но нельзя ни вызвать, ни понять, ни объяснить рационально [208].

487 Если мне простят юмористическую иллюстрацию отправной точки для решения нашей проблемы, я бы упомянул Буриданова осла, стоящего между двумя копнами сена. Очевидно, сам вопрос поставлен неверно. Важно не то, какая копна лучше (справа или слева) или с какой ему начать, а то, что он хочет в глубине своего естества – к какой его влечет больше? Осел хотел, чтобы объект решил это за него.

488 Правильно поставленный вопрос должен звучать так: чем в настоящий момент и для данного конкретного индивида репрезентировано естественное желание жизни?

489 На этот вопрос не ответит ни наука, ни житейская мудрость, ни религия, ни добрый совет. Решение может исходить исключительно из абсолютно беспристрастного наблюдения тех психологических зародышей жизни, которые рождаются из естественного союза сознания и бессознательного, с одной стороны, и индивидуального и коллективного – с другой. Где же мы находим эти зародыши жизни? Один человек ищет их в сознании, другой – в бессознательном. Но сознание – это только одна сторона, а бессознательное – только его обратная сторона. Мы никогда не должны забывать, что сновидения суть компенсаторы сознания. Если бы это было не так, нам следовало бы рассматривать их как источник знаний, стоящий выше сознания: мы бы опустились до ментального уровня предсказателей будущего и были бы вынуждены принять всю тщетность суеверия или, следуя общераспространенному мнению, отрицать ценность сновидений вообще.

490 Именно в творческих фантазиях мы находим искомую объединяющую функцию. Все функции, которые активны в психике, сходятся в фантазии. Фантазия, правда, имеет плохую репутацию среди психологов; до настоящего времени соответственным образом относились к ней и авторы психоаналитических теорий. Для Фрейда, как и для Адлера, фантазия есть не что иное, как «символическая» маскировка базовых побуждений и намерений, постулируемых этими двумя исследователями. Однако исходя не столько из теоретических, сколько из практических соображений, следует подчеркнуть: хотя фантазия может быть каузально объяснена и обесценена таким образом, она тем не менее остается творческой матрицей всего, что позволило человечеству достичь прогресса. Фантазия обладает своей собственной неснижаемой ценностью: это психическая функция, которая уходит своими корнями как в сознание, так и в бессознательное, как в индивидуальное, так и в коллективное.

491 Почему же фантазия заслужила столь дурную репутацию? Прежде всего из-за того обстоятельства, что ее нельзя воспринимать буквально. Фантазия, понятая конкретно , бесполезна. Если она понимается семиотически , как понимает ее Фрейд, она представляет научный интерес; но если она понимается герменевтически , как аутентичный символ, она действует как указатель и предоставляет подсказки, необходимые нам для того, чтобы жить в гармонии с собой.

492 Символ не есть знак, который маскирует нечто общеизвестное [209]. Его значение заключается в том, что это попытка прояснить, посредством более или менее удачной аналогии, нечто до сих пор совершенно неизвестное или все еще находящееся в процессе формирования [210]. Если мы сведем это с помощью анализа до чего-то общеизвестного, мы уничтожим истинную ценность символа; приписывание же ему герменевтического значения, напротив, согласуется с его ценностью и его смыслом.

493 Сущность герменевтики – искусства, широко распространенного в прежние времена – состоит в добавлении к аналогии, которая уже представлена символом, дальнейших аналогий: сначала субъективных, порожденных пациентом случайно, а затем объективных, черпаемых аналитиком из своих общих познаний. Данная процедура расширяет и обогащает исходный символ; конечный результат представляет собой бесконечно сложную и пеструю картину, элементы которой можно свести к их соответствующим tertia comparationis [211]. Определенные линии психологического развития проступают ярче; эти линии одновременно индивидуальные и коллективные. Нет в мире такой науки, с помощью которой можно было бы доказать «правильность» этих линий; напротив, рационализм может очень легко доказать, что они ошибочны. Их валидность подтверждается их высокой ценностью для жизни. Именно это и важно на практике: наша первостепенная задача состоит в том, чтобы вернуть людей к жизни, а не рационально доказать «правильность» принципов, по которым они живут.