Александр Гиршон - Истории, рассказанные телом

«Танцевальная терапия может быть хорошим началом работы на этом этапе активного воображения, потому что через движение мы можем реально, физически воплощать любое новое внутреннее достижение. На этом этапе мы можем напрямую выражать те качества и паттерны движения, которые отражают и поддерживают недавние внутренние изменения.

В терапевтических отношениях на этом уровне может преобладать вербальное взаимодействие и/или работа со структурированным движением. Другие возможности лежат в использовании свободной импровизации в движении и психодраматические формы, чтобы исследовать с их помощью новый спектр возможностей, открывающийся благодаря полученному инсайту. Возможно также, что большая часть работы, необходимой для этой стадии, уже проведена на предшествующих этапах. Пожалуй, наиболее интересный аспект использования движения таким образом – это обращение к его многомерной природе, что напоминает нам о сути целостного переживания » [Chodorow, 1978].

Линда Хартли, представитель следующего поколения танцевальных терапевтов, развивает подход «developmental movement therapy» (терапия развивающего движения [Mills, Marghe & Cohen, 1979]), соединяя Body Mind Centering, Аутентичное Движение и концепцию многомерной самости Д. Стерна.

Она пишет: « Как танцевально-двигательный терапевт и телесный терапевт в своей работе я глубоко вовлечена в практику Аутентичного Движения, в том числе и потому, что оно работает на очень глубоком уровне… исцеляя разорванность в переживании «Я»… Оно равным образом ценит и процесс движения и вербальный обмен движущегося и свидетеля своим опытом движения; эта дисциплина позволяет привнести телесный опыт внутрь языка…

Когда целью терапии является открытие бессознательного материала, терапевт должен знать, что Эго клиента достаточно сильно, чтобы вынести и интегрировать все, что появится, так как этот опыт может включать некоторые временное исчезновение границ…

Клиент, которому нужно укреплять ясное ощущение сущностного «Я», может испытывать сложности в вербализации опыта движения; он может не знать местонахождения своего внутреннего свидетеля, что зависит от ощущения сущностного «Я», и потому имеет тенденцию бессознательно растворяться внутри переживания, не различая внутреннюю и внешнюю реальность, или прошлое и настоящее… Практика Аутентичного Движения может помочь таким клиентам с течением времени развить эту функцию – способность осознавать, наблюдать себя во время движения, способность после возвращения к эго-сознанию интегрировать то, что пришло из бессознательного. Заботливое и сознательное (mindfull) внимание внешнего свидетеля помогает ему постепенно интернализовать присутствие сопереживающего и принимающего свидетеля и это развивает ощущения «Я » [Hartley, 2005].

Таким образом, разные психотерапевты, использующие Аутентичное Движение в своей практике, подчеркивают значимость достаточной зрелости клиента и важности интеграции материала, проявившегося в Аутентичном Движении. В этом случае движение становится помощником в исцелении, восстановлении здоровой и полноценной жизни. Но психотерапия – всего лишь один из возможных путей внутри Аутентичного Движения.

Из дневника движущегося:

Следы танца буто в моем теле, но это просто следы, поэтому контакт легко разрушает мою волну, я впадаю в привычно томно-расслабленно-тревожно-картинное состояние.

Во второй заход – сразу черно-белые образы: фрагменты старинных гравюр перед глазами, движения ясные, на балансе делаю-случается. Контакт опять выводит в «делаю», в движение «из известного», хотя и более изобретательное на этот раз; из контакта – танец зверя, не образ зверя, но его танец – сильный, с разворотами и остановками.

Натыкаюсь на чьи-то ноги, спотыкаюсь, повторяю спотыкание, оно постепенно переходит в чечетку, что-то выходит через этот танец, какая-то энергия сбрасывается. И после этого вновь проявляется слитность делаю-случается, перетекание образов и движений, старость становится музыкой, а падение – молитвой…

Хореографы и танцовщики современного танца, режиссеры и актеры могут обращаться к Аутентичному Движению как методу исследования нового материала, поиску новых движений, углублению понимания образов, с которыми они работают.

В 1958 г. Мэри Старкс Уайтхаус выступала со своими студентками на заседаниях Юнгианского Клуба в Лос-Анжелесе и написала в анонсе выступления: «… <���действие> будет выглядеть так, как будто мы позволяем движению происходить самому по себе, а не делаем или создаем их. При этом могут возникать восхитительные новые позы и виды движений. Это-то и будет тем самым сырым материалом танца, сырым материалом значения и смысла. Движение, возникающее на основе такой концентрации, обычно характеризуется целостностью, которой невозможно добиться с помощью какой-либо техники, такой экономией и направленностью, что и позволяет передать (с помощью танца) нечто особенное» ([Whitehouse, 1958)].

Для определения того, как работает Аутентичное Движение в этом отношении, я предлагаю использовать понятие «художественного исследования» (artistic inquiry).

Художественное исследование – это исследование, которое 1) использует художественные методы для сбора, анализа и/или презентации данных, 2) признает и принимает процесс творчества и 3) мотивируется и определяется эстетическими ценностями исследователя ([Hervey, 2000)].

Само это понятие появилось в результате развития постмодернистского видения относительности конструируемых человеческих истин.

Почему именно исследование?

Понятие «исследованияе» имеет отношение к установлению истины и нахождению смысла. Британские исследователи в области психотерапии и наук о поведении человека П. Ризон и П. Хоукинс ([Reason P., 1988)] различают две базовых модальности исследования – объяснительную и выразительную. Объяснительная модальность – это классификация, концептуализация, построение теорий в опоре на опыт. Она реализуется в форме описательного анализа и эксперимента. Выразительная же модальность позволяет смыслу опыта разворачиваться, манифестировать себя. Это может происходить при помощи разных видов искусства.

Ризон и Хоукинс задают правомерный и отчасти провокационный вопрос: «Мы создаем смысл или открываем его?» Они предлагают три взгляда, три ответа на этот вопрос. Первый происходит из представлений психолога Р. Авенса, который утверждаетющего, что вещи, созданные нашим воображением, так же реальны и доступны в коллективной психике, как и те, что воспринимаются или «открываются» в материальном мире. Вторая точка зрения принадлежит американскому мыслителю Кену Уилберу, который говорит о разнице между методами исследования в двух реальностях – внешней и внутренней, материальной и субъективной. Эти реальности, по Уилберу, принципиально не сводимы друг к другу, и всегда существуют одновременно, но они требуют разных подходов, разных процедур исследования.