Татьяна Ревяко - Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Применение кнута за нарушение феодальной собственности достаточно ясно характеризует цели законодателей и одновременно показывает ужесточение карательной практики по сравнению с периодом феодальной раздробленности. Аналогичная статья Двинской Уставной Грамоты, например, вообще не предусматривала телесных наказаний, ограничиваясь во всех случаях штрафом.

Четвертая группа правонарушений, связанных с применением телесных наказаний, Судебником не зафиксирована, но являлась, видимо, очень распространенной. В теологическом сознании средневековья общество представлялось статичным и неизменным. Мерилом нравственности были библейские положения, отражавшие не столько правовую, сколько этическую и бытовую сторону жизни. Соответствие повседневного поведения подданных религиозным устоям было в центре внимания государства и церкви, причем правонарушение от нравственно-морального отклонения в быту подчас отделить было трудно. В европейском праве это проявилось в господстве варварских наказаний за нарушение семейных устоев, прелюбодеяние и т. д. В глазах государства и церкви бытовые отклонения казались не менее опасными, чем другие виды преступлений. В Русском государстве с его официально провозглашенным торжеством православия в окружении «неверных» и народов с «порушенным» христианством стремление максимально унифицировать быт должно было быть (и было) весьма сильным. Из-за своей распространенности отклонения бытового характера не могли вызвать масштабных карательных действий. Излишнее рвение в данном случае могло лишить государство значительного числа подданных, а практицизм не был чужд средневековому праву. Отсюда берет начало широкая область административных мер по «вколачиванию» населению должного образа поведения. Церковь признавала побои действенной мерой нравоучения, и государство практиковало их в стремлении облагодетельствовать народ по собственному пониманию и собственными средствами. С течением времени нравоучительные побои стали прерогативой помещиков, осуществлявших административно-полицейские функции в отношении крестьян.

Такие побои широко применялись в разных бытовых ситуациях, и источники зафиксировали далеко не все случаи. С. Герберштейн рассказывает, что улицы Москвы перегораживались решетками, и с наступлением темноты никто не мог пройти через них. Если загулявший житель опаздывал домой, его сажали в караульную избу до утра, а поутру давали «горячих» палками или плетьми. Посольство С. Герберштейна наблюдало в Москве сцены экзекуций над пьяными священниками, всенародно подвергавшимися бичеванию. Интересно, что они воспринимали наказание как должное и жаловались лишь на то, что экзекуция осуществлялась лицами «низкого» звания. Плеть и палка в борьбе с пьянством играли в дальнейшем значительную роль. Позднее к ним присоединились штрафы. Опричник Г. Штаден сообщает, что подобранных пьяных облагали штрафом в 10 алтын, а содержатели тайных питейных заведений, помимо выплаты двухрублевого штрафа, публично «отделывались» батогами. Палка использовалась сторожами приказов для наведения порядка. Стоглав предписывал изгонять из города плетьми странников, явившихся для сбора денег и подаяний в обход распоряжений церковных властей (фактически это была борьба с квалифицированным нищенством), чтобы «прочие имели страх так не делать».

К середине XVI в. палочная дисциплина уже укоренилась довольно прочно и имела почву для дальнейшего распространения. В течение полувека после издания Судебника 1497 г. применение телесных наказаний сделало качественный скачок. Этому способствовало и земско-губное «строение». Деятельность земских и губных изб была связана с «выколачиванием» признаний у «лихих» людей, применение пыток и иных расправ чередовалось с кнутом, в результате чего различие между телесным наказанием и пыточной процедурой постепенно стиралось. С. Герберштейн, рассказывает о строгом контроле над пыточной процедурой до земско-губных реформ. Крут лиц, имевших право применять пытки, был ограничен, и «большинство злодеев» направлялось в Москву или другие «главные города» для ведения следствия. В губных же избах пыточная процедура и кнут стали обычным и повседневным явлением. По земско-губному законодательству наказанию кнутом могли быть подвергнуты даже участники процесса за неправильные показания по «лихим делам».

В советской исторической литературе поставлен вопрос о возможности двух путей социально-экономического развития России в середине XVI в. — по линии крепостничества или предбуржуазных отношений. Признавая важность для второго варианта развития земско-губных преобразований, следует учесть, что сам политический режим и его карательная практика «подталкивали» страну на первый путь. Поэтому параллельно с земско-губным «строением» возрождались и даже развивались наиболее варварские принципы уголовного права — коллективной ответственности и объективного мнения. Государственные интересы приобрели всеобъемлющее и самодовлеющее значение и в правлении Грозного сделались обязательными как для феодалов, так и для рядовых граждан. Личность с ее собственными, отличными от официальных предписаний интересами, становилась все более нетерпимой для государства. Нравственные идеалы и необходимость единства действий власти и народа в борьбе за свержение ига со временем обернулись тотальной идеологической регламентацией.

Прежде чем перейти к анализу государственных акций в исследуемой области, середины XVI в., отметим одну особенность русской карательной политики. Если в применении казней Московская Русь была несравненно гуманнее Европы, то телесные наказания здесь постепенно стали едва ли не повседневной практикой. Государство начинало терять грань между телесным наказанием как юридически действием и акциями «раздачи боли» своим подданным, не желавшим следовать предписаниям властей. Все это определило дальнейшее расширение телесных кар как одного из методов государственного управления.

В середине XVI в. в государственной и общественной жизни России произошли крупные изменения. Вышел новый Судебник, начали функционировать земские соборы, проводиться масштабные законодательные акции в важнейших сферах общественно-политической жизни. Думается, что современникам казалось, будто после трудностей 30—40-х гг. установилась, наконец, политическая стабильность. Вслед за многообещающими заявлениями Ивана Грозного на соборе 1549 г. о своей приверженности «правде» и взаимном «прощении» правительство встало на путь реформ и, казалось, твердо следовало курсу укрепления законодательных основ. Законодательная деятельность первых лет самостоятельного царствования Ивана IV в глазах современников выглядела образцом справедливости. Англичанин Джером Горсей, побывавший в России в начале 70-х гг. XVI в., писал об этом времени в своих записках: «Царь привел к определенной и точной форме писанного закона двусмысленные и неясные обычаи и судопроизводство, предоставив каждому подданному уразуметь смысл закона и самому, без ходатая вести тяжбу своего дела, а в важных случаях обращаться беспрепятственно к верховному суду правительства».