Курт Воннегут - Пожалейте читателя. Как писать хорошо

‹…› Я был посредственностью и на факультете антропологии в Чикагском университете после Второй мировой. Там практиковалась отбраковка, как и везде. То есть были студенты первого сорта, которые определенно станут антропологами, и лучшие преподаватели факультета брали их под свою неусыпную опеку. Студенты, принадлежащие ко второму сорту… могли бы стать посредственными антропологами, но с большей пользой применили бы свои знания о Homo sapiens в других областях ‹…›.

Третий сорт, к которому принадлежал я, мог с тем же успехом состоять из мертвецов – или изучать химию [312] Vonnegut, Palm Sunday , chap. 4. .

На самом-то деле Воннегут как студент-антрополог не относился к этой третьей группе. Он поместил себя в нее для пущего драматизма, а еще – ради эдакой шуточки для тех, кто понимает, ибо в химии он, мягко говоря, не блистал. На самом-то деле Воннегут, как выяснилось, занимает вполне твердые позиции во второй группе – тех, кто мог бы с пользой «применить свои знания… в других областях». Химия пробудила в нем общий интерес к науке. Антропология во многом сформировала его мировоззрение. Где же тут неуспех?

Да и вообще, что такое «неуспех»? В этом случае – просто не тот результат, которого ожидали.

Такие вопросы возникают снова и снова. «Можно ли действительно научить кого-нибудь писать?» – спросил один из редакторов The New York Times у Воннегута, как раз когда тот готовил для этой самой газеты статью на эту самую тему. Такое предположение – пережиток одной легенды, заявит Воннегут в этой статье [ «Наперекор крутым парням»]:

‹…› Из тех времен, когда американские писатели мужского пола вели себя как Хамфри Богарт, дабы доказать, что, хоть они и обладают повышенной чувствительностью и любят красоту, они все-таки вовсе не гомосексуалисты. Итак, Легенда. Такого вот крутого парня, забыл, кого именно, попросили выступить на творческом семинаре. И он сказал там: «Да какого черта, что это вы тут делаете? Ступайте домой, приклейте задницу к стулу и пишите, пишите, пишите, пока у вас башка не отвалится!». Ну, или что-то в этом роде. ‹…›

Того типа из “Нью-Йорк таймс”, который интересовался, можно ли научить кого-нибудь писать, научили писать редакторы. А что касается того крутого парня, который заставил студентов и их преподавателя ощутить себя какой-то дрянью, которую притащил кот (вероятно, он еще и на пол плюнул, выдав им свою тираду), то он, скорее всего, как и я, подавал своим будущим издателям рукописи, которые так же нуждались в ремонте, как и то, что я получаю от студентов мастерской.

В общем, мой ответ: послушайте, ведь учителя писательского мастерства существовали задолго до того, как появились курсы писательского мастерства. Такие люди назывались – и продолжают называться – редакторами [313] Vonnegut, “Despite Tough Guys”. .

Возможно, тот «крутой парень», о котором он рассказывает, – это Нельсон Олгрен, писатель, который тоже преподавал в этой мастерской. Он тоже (как и Бурджейли, как и сам Воннегут) вел у нас курс под названием «Формы художественной прозы» – и с нагло-презрительным видом удивлялся, с чего это мы пришли в университет, пытаясь научиться писать. Я сразу поняла, что Олгрен – настоящий мастер. Но, черт возьми, как же мне хотелось спросить у него: зачем же он торчит перед нами на кафедре, не гнушаясь получать деньги за свои уроки и тратя свое собственное время на эти наставления, коль скоро они так бесполезны? Может, ему лучше было бы и дальше шнырять по сомнительным чикагским улочкам, где он, видимо, и приобрел когда-то свои литераторские умения?

Воннегуту, надо признать, тоже было свойственно некоторое позерство, но он все-таки не делал вид, будто его писательский талант в готовом виде ниспослан ему напрямую Зевсом-громовержцем.

И он не путал жизненный опыт с писательским мастерством.

Когда в одном из интервью 1970 г. его спросили, повлиял ли на него «какой-нибудь конкретный писатель или стиль», Воннегут ответил так:

Нет, хотя сам я считаю себя «научившимся» писателем, а ведь среди авторов, которые активно пишут и печатаются, мало кто в таком признается. Вот что я имею в виду. В школе у нас выпускалась ежедневная газета, я в ней работал, и, поскольку я писал в ней для таких же школьников, как я, а не для учителей, мне было очень важно, чтобы они понимали то, что я говорю. Так что простота моих писаний – и это, между прочим, не какое-то плохое качество – объясняется тем, что моя тогдашняя читательская аудитория состояла из старшеклассников. Кроме того, сама идея незамысловатого стиля тогда носилась в воздухе: ясность, более короткие предложения, сильные глаголы, не напирать на всякие там наречия и прилагательные – ну, и тому подобное. А поскольку я и без того верил в достоинства прозы такого типа, я стал довольно-таки «обучаемым» по этой части и очень усердно работал, чтобы добиться как можно большей ясности и чистоты стиля.

Когда я пришел в Корнелл, опыт работы в ежедневной газете… позволил мне стать большой шишкой в корнеллской «Дейли сан». Думаю, именно это постоянное взаимодействие с газетной аудиторией сформировало мой стиль. И потом, я специализировался на химии, так что всякие высоколобые преподаватели литературы наставляли меня мало.

‹…› Мои руководители в «Сан» давали мне множество советов, которые опять-таки касались ясности, экономности текста и прочего в том же духе ‹…›. Журналы в ту пору процветали, и их редакторы неплохо знали, что это такое – правильно рассказать историю, хорошо изложить сюжет ‹…› И еще надо иметь в виду: вам приходилось делать то, что они вам говорят, иначе вы не смогли бы продать им ваш рассказ. ‹…› Так что я с самого начала проходил подготовку по части основных журналистских приемов – и мои наставники были настоящие мастера своего дела, в самом реальном смысле. Надеюсь, я достаточно ясно дал понять, что эти редакторы не были какими-то презренными тиранами. Это были сведущие профессионалы, увлеченные своей работой. Главное – я хочу сказать, что меня научили писать так, как я пишу сейчас [курсив мой. – С. М.] [314] Reilly, “Two Conversations,” 196–197. .

А как насчет собственно рассказывания историй – если мы будем рассматривать его отдельно от писательства? Ведь писать прозу как таковую – это одно, а сплетать сюжет – другое. Воннегут обсуждал это со своим другом – писателем Сидни Оффитом. Тот преподавал значительно дольше Воннегута: в Нью-Йоркском университете, в колледже Хантера, в Новой школе [315] Новая школа – один из престижных нью-йоркских университетов. . «Должен вам сказать, – замечает Оффит, – что дар сюжетчика, дар рассказчика встречается реже, чем талант сочинителя поэтичной прозы или способность писать изящно. Гораздо, гораздо реже». Он добавляет: «Все мои студенты, которые умели писать истории с сюжетом, в конце концов увидели свои тексты в печати» [316] Sidney Offit, “The Library of America Interviews Sidney Offit About Kurt Vonnegut,” interview by Rich Kelley, The Library of America e-Newsletter (New York: Library of America, 2011), 5, https://loa-shared.s3.amazonaws.com/static/pdf/LOA_Offit_on_Vonnegut.pdf . .