Михаил Хитров - Святой Алексей, человек Божий

Заботясь о здоровье своего единственного сына, родители проводили большую часть года на вилле, среди прекрасной итальянской природы, в соединении со всеми удобствами цивилизации. Ближайший уход за подраставшим мальчиком родители вверили управляющему виллой Руфину, который по этому случаю охотно уступил свою должность другому. Руфин, сам не имея детей, горячо, как к родному детищу, привязался к Алексею и буквально не расставался с ним: он гулял с ним по вилле и ее окрестностям, знакомил его со всеми условиями мирной сельской жизни, заходил в скромные, но, видно, далеко не бедные хижины счастливых обитателей имений и земель Евфимиана. Как просто, радушно, без малейшего чванства и спеси Алексей здоровался и разговаривал с хозяевами, как тихо и ласково, без малейшего задора, играл с их детьми!

Когда настало время серьезного обучения, родители пригласили серьезных и вполне надежных наставников. В преданиях знатных римских фамилий, хотя, надо признаться, в очень ограниченном кругу, наблюдалось еще правило – давать своим детям образование, основанное на изучении великих писателей классической древности. Поэтому, кроме книг Священного Писания, которые были первым чтением Алексея, ему предстояло изучить греческую и римскую литературу, ему должны были сделаться известными произведения историков, философов и поэтов. Учился Алексей весьма прилежно, в нем обнаруживались замечательные умственные способности, но что более всего поражало его наставников – это его глубокое проникновение во внутренний смысл изучаемого, его стремление в случайном и внешнем постигнуть истинную и вечную сторону. С ним случались минуты особенного озарения, и его мысль, окрыленная верой, казалось, возносилась к Самому Источнику Света, к Самой Вечной Истине и, возвращаясь снова к земным предметам и отношениям, ясно различала истинную цену всего, что окружает, занимает и волнует человека…

Посещения столицы мира дали новую пищу для его ума. В большие праздники Евфимиан с семейством приезжал в Рим для поклонения гробницам верховных апостолов. Уже и по внешности тогдашний Рим представлял большие противоположности, которые должны были сильно поражать Алексея. В нем совмещалось как бы два города – языческий, еще не тронутый варварами, еще блиставший всеми памятниками славной старины, и христианский, молодой, но уже заметно побеждавший старый Рим. Еще стоял Капитолий, загроможденный величественными храмами богов, еще возвышалось на Палатине роскошное жилище повелителей мира, окруженное мраморными портиками. У подошвы этих холмов расстилался древний форум, в котором каждый камень, можно сказать, говорил о славном прошлом. Далее за священной дорогой возвышался, поражая своею громадой, Колизей, а на противоположной стороне находились большой цирк и водопроводы Нерона, на берегах Тибра виднелся мавзолей Адриана; куда ни посмотришь – всюду храмы, театры, колоннады, статуи… Все это говорило о минувшей славе язычества, о победах и завоеваниях Рима. Но на все уже ложилась печать увядания, упадка, и из-за грандиозных памятников языческой старины виднелись христианские церкви, в которые во множестве стекался народ, между тем как языческие храмы пустели… Падение язычества, с которым, казалось, отлетала в вечность, уносилась куда-то далеко в минувшие века вся славная древность, поражающим образом внушало мысль о бренности и непрочности всего земного величия, поверх даже величайших созданий человека. Юному сердцу Алексея были симпатичны доблести древних римлян, порой в нем вызывали восторг героические подвиги предков, но ему становилось грустно всякий раз при взгляде на памятники старины. «К чему привели, – часто думалось ему, – к чему привели эти исполинские усилия, какой смысл имело это создание величайшего царства в мире?» Этот вопрос не раз приходилось задавать ему себе, но только впоследствии, постепенно, по мере развития, пред ним выяснялся ответ на него – ответ строгий, неумолимый…

Само собою разумеется, родители старались удалить Алексея от всего, что в тогдашнем Риме могло возмутить чистую душу его, от всего отталкивающего и оскорбляющего нравственное чувство. Спешно проходили они, ведя за руку своего сына, мимо амфитеатров и цирков, которые оглашались криками неистового восторга множества посетителей, где лилась еще кровь гладиаторов на потеху кровожадной черни. Зато тем чаще посещали они гробницы мучеников и катакомбы. Христиане того времени любили прославлять подвиги великих борцов за веру во Христа. «Посмотрите на гробницы мучеников! – восклицал Златоуст, – сам император приносит к ним венец свой, преклоняет колена, умоляет Небо об избавлении от бедствий и испрашивает победы над врагами». Великих подвижников веры воспевали поэты, в память их составлялись прекрасные надгробные надписи. Много и часто рассказывали Алексею о временах гонений, но нигде не восставала пред ним с такой живостью эта грандиозная картина геройской борьбы за истину христианства, как в катакомбах. С каким благоговейным трепетом вступал он в эти подземелья, где, казалось, еще свежи были следы стольких мучеников, где он как бы дышал благоуханием их гробниц…

– Как счастливы христиане первых веков! – воскликнул однажды Алексей после одного из посещений катакомб.

Это восклицание произнесено было в присутствии строгого подвижника Востока, навещавшего часто Евфимиана.

– Чадо, – возразил старец, – не думай, что борьба с врагами Христа окончилась… Нет, она тем труднее, что враг теперь, по-видимому, не нападает открыто: не успев одолеть Церкви Божией при помощи оружия, пыток и казней, он перенес борьбу на другое поприще и грозит победить нас при помощи нас самих, заражая наши чувства и мысли пристрастием к миру, к суетным успехам земной жизни… О, берегись, чадо, этого пристрастия, берегись самого прикосновения, малейшего даже участия в этом, как говорят язычники, празднике жизни. Всюду в мире носится тлетворная зараза, которая поражает невидимо и незаметно, и сколько чистых когда-то душ погибло, соблазнившись, по-видимому, невинными приманками света… Ты еще не опытен, но впоследствии узнаешь, что в наше время более, чем когда-либо, должны нам приходить на память святые слова: мир во зле лежит…

Трудно представить, какое сильное впечатление произвели на юную душу Алексея слова аскета. Предполагал ли инок, что пред ним – юноша, глубоко честный по природе, требующий правды, ищущий и верующий в нее всею силою души своей, юноша, готовый для правды на всевозможные жертвы, с душой, не допускающей ни раздвоения, ни сделок со своей совестью?

Несмотря на всю роскошь обстановки, которая окружала Алексея в городском доме его родителей, он не любил бывать подолгу в Риме. Суета и шум городской жизни скоро его утомляли. Сверх того, в городе, как ни старались родители удалить от своего сына все, что могло возмутить его нравственное чувство, невольно приходилось Алексею быть свидетелем недостойных сцен, разговоров, замечать ложь и обман, таившиеся иногда под личиной искренней, по-видимому, дружбы. Целомудренный и чистый, он никого не осуждал, а лишь молча, с тяжелым чувством удалялся, когда глядеть или слушать для него было нестерпимо, хотя без малейшего вида презрения или осуждения. Чаще всего он удалялся в свою комнату и там проводил время в освежающем душу чтении Священного Писания. Его комната находилась вдали от уличного шума: не проникал туда ни скрип телег, ни громкие крики погонщиков, ни брань и болтовня рабов, бегавших по улицам; лишь солнце свободно посылало свои лучи чрез высокое окно и ярко освещало небольшую комнатку, стены которой были украшены красивыми арабесками. Изящной работы софа, обложенная черепахою и покрытая пестрыми вавилонскими коврами; близ софы – шкаф с рукописями и свитками, среди которых мы могли бы заметить жизнеописание св. Антония; наконец, столик кедрового дерева на бронзовых козьих ножках – таково было убранство его комнаты.