Михаил Хитров - Святой Алексей, человек Божий

– Но он должен стать гладиатором хорошие заработки в своих поместьях, рхитектор. с персами, привез с собою в Рим из… Скоро игры… – заговорили в толпе.

– Но есть же в ком-нибудь из вас христианское чувство?! – воскликнул Алексей.

– Ведите, ведите его скорей! – закричали в толпе.

– Он должен биться… Ты чего рвешься и кричишь на всю улицу… Гоните ее…

– Зачем? Она еще полюбуется, как ее возлюбленный отличится в борьбе…

– Молчать! – воскликнул повелительно Алексей.

– Ведите узника за мной…

Но тут поднялся невообразимый шум и гвалт. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Руфин не заметил вблизи консула, окруженного ликторами, близкого родственника Евфимиана. Он бросился к нему и, вкратце объяснив дело, просил избавить их от толпы. При приближении консула толпа расступилась, и Алексей, не выпуская из рук узника, направился к дому, сопровождаемый насмешками и угрозами толпы. Несчастная жена архитектора, не понимая ничего, инстинктивно почувствовала, что с ними произошла какая-то перемена к лучшему. Она молча шла за мужем, ведя за руки своих детей. Скоро все достигли палат Евфимиана.

Алексей не ошибся: его отец изъявил полную готовность выкупить за огромную сумму всю семью несчастного архитектора, который изъявил желание вернуться на родину, в Эдессу, но на несколько времени, по желанию Алексея, отправлялся со всей семьей на виллу Евфимиана – отдохнуть от пережитых тревог и огорчений.

Между тем описанное происшествие произвело сильное впечатление на восприимчивую душу Алексея.

Он был сильно взволнован весь день и долго не мог успокоиться.

– Скажи же мне, – говорил ему Руфин, стараясь его успокоить, – что так взволновало и расстроило тебя?

– Что за вопрос?! Возможно ли в благоустроенном государстве такое беззаконие?!

– Пока рабство существует и признается законом, такие злоупотребления всегда возможны…

– Но почему же оно существует? Зачем так долго признается законом?

– Беда не в рабстве… Отношения между людьми бесконечно разнообразны, и иногда находиться в зависимости и быть под защитой сильного человека вовсе не худо… когда нет другой защиты, например… Худо то, что в рабе у нас не хотят признать человека, что на раба смотрят как на вещь, как на добычу военную…

– Но христианские государи могли бы изменить жестокие порядки, – возражал Алексей.

– В том-то и дело, что новое вино не вливают в старые меха… Весь наш порядок, все законы, весь строй общественной и частной жизни сложились и окрепли во времена языческие. Как старику трудно и почти невозможно отстать от укоренившихся привычек, так и нашему обществу трудно переродиться… И потому вот тебе совет мой: не слишком принимай к сердцу многое, что тебе кажется в жизни неправильным, противным твоим убеждениям…

– Такой совет легче дать, чем исполнить, – произнес Алексей после небольшого молчания. – Как?!

Ты видишь брата на краю погибели – и у тебя хватит смелости сказать: что мне за дело? Подумай только, если все так начнут поступать… тогда зачем же заповеданы нам святые евангельские наставления?

– Да у тебя не хватит ни сил, ни средств, если ты вздумаешь отзываться на каждый представившийся тебе случай так, как ты сделал это сегодня. Ты еще юн и неопытен, а я уже много видел на своем веку… Никогда мы, римляне, не переживали худшего состояния…

– И я уже знаю кое-что… Но ты, действительно, видел на своем веку немало. Скажи же кратко: какое заключение вывел ты из всего виденного? – допрашивал Алексей.

– Вот какое заключение: если варвары не придут и не разрушат наших порядков, то они сами разрушатся… У нас нет народа, нет людей…

– Что это значит?!

– Ты сейчас поймешь, в чем дело… У нас много богатых людей, и богатства их неисчислимы… Но, кроме этих богачей, мы изобилуем только рабами. Но это бы еще не беда. Беда в том, что и рабы-то стали вырождаться от непосильных работ, угнетений… Они умоляют только о смерти, по крайней мере, общественной смерти, они призывают кару на государство, ждут неприятелей, бегут к ним…

– Но если закон бессилен против зла, – расспрашивал Алексей с возрастающим интересом, – ужели мы, христиане, не можем бороться против недугов и бедствий?

– Увы, христианство, просветляя и возрождая между нами отдельных личностей, не в состоянии исправить зла, накопившегося веками… Языческие порядки, языческие нравы слишком укоренились и проникли в среду самих христиан… Осмотрись вокруг: кто у нас не питает ненависти к другому? Кто близок даже со своими близкими? Кто считает себя обязанным к милосердию, хотя бы по имени?

– Ужасно! – воскликнул Алексей. – Но неужели среди этого множества злодеев не найдется людей добродетельных, которые бы оказали покровительство честным людям? Неужели пастыри Церкви не имеют достаточно твердости, чтобы удержать угнетателей?..

– Да что говорить! Ты хорошо сказал сегодня утром, что у нас все как бы извратилось… У нас духовенство отдает деньги в рост, а менялы-сирийцы распевают по улицам, как духовные; купцы ведут войну, а солдаты торгуют, у нас бдительность отличает воров, а начальство спит…

Горечь и озлобление слышались в голосе Руфина.

– Но есть же и среди нас чистые души, предавшиеся Богу вполне… Пойди на Авентин, на острова, в пустыни… Разве их святая жизнь останется без влияния на общество? – возразил Алексей.

– А чем они кончают? Не бегут ли они от нас? Кто населил пустыни нитрийские, ливийские, халкидские? Не римские ли аристократки укрываются в обителях Востока? Лечение невозможно, когда никакие лекарства уже не действуют. И потому еще раз повторю тебе совет мой: без сомнения, ты не совершишь сам ни одного дурного дела, но не терзай себя напрасно на каждом шагу, при всяком случае, который возмутит твою душу… Одному Богу принадлежит суд над народами. Однако прощай, друг мой. Завтра – в путь, и архитектор с нами…

Но не спокойствие принес Алексею приведенный разговор – он лишил его спокойствия и мира. Всю ночь Алексей провел без сна, в тяжелых, угнетающих душу думах. И часто приходили ему на память слова, зароненные ему в душу отшельником: остерегайся мира… мир во зле лежит… Порой ужас охватывал его душу и холодный пот выступал на лбу. Не живет ли он и сам, и вся семья его среди порядков, насквозь пропитанных тяжким грехом язычества, не пользуется ли он сам благосостоянием, в основе которого лежит угнетение? Пусть ни он, ни отец его не виновны сами ни в чем, да, – виновен ли человек в том, что гибнет на море, плывя на сгнившем корабле? Не римлянин ли он? Не должен ли он будет разделить общую судьбу со всеми?..