Михаил Хитров - Святой Алексей, человек Божий

В доме шли сборы и приготовления к отъезду на виллу. Алексей вошел в свою комнату с Руфином. Ему уже – семнадцатый год, но сильно развитый лоб и серьезное, порой задумчивое выражение глаз позволяли дать ему гораздо больше лет. В то же время это был статный, с ярким румянцем, красивый и здоровый юноша. Его манеры отличались спокойствием и ровностью; в обращении с домашними он был необыкновенно кроток и снисходителен, легко забывал и прощал обиды, если подчас случалось кому-либо из окружающих слуг и домочадцев в чем-нибудь провиниться пред ним. Но больше всех его сердце расположено было к Руфину. Несмотря на разность лет, между пожилым воспитателем и юношей существовали самые дружеские отношения.

– Если сегодня мы будем готовы к отъезду, не думаешь ли ты, Руфин, что пора отправиться в храм и поклониться гробам апостолов? – спросил Алексей.

– Да отправимся хоть сейчас… Что же может помешать нам? Признаюсь, я давно желаю выбраться из города…

– Отчего же? Да, впрочем, зачем я спрашиваю? Ты весь век почти провел в деревне, и твое желание понятно.

– Не всегда я жил в деревне… По делам приходилось-таки мне помытариться по разным городам Италии да нередко бывал и в Галлии, но всегда скажу, что лишь в деревне, в полной тишине и часто даже в полном безмолвии я нахожу отраду. По нашим временам, кажись, бросил бы все и бежал в пустыню. Не всегда сладко и в деревне… В городе – пустота, ложь, притворство на каждом шагу, а в деревне – разорение, нищета…

– Твое замечание весьма верно… Знаешь что? Порой мне кажется, что все на свете извратилось, сдвинулось со своего места. Представь себе: здесь, в Риме, я вижу людей, все равно – богачей и бедняков, которые, по моим наблюдениям, потеряли всякую способность к труду, к каким бы то ни было серьезным занятиям, живут изо дня в день и наполняют все время пустяками, между тем как в деревнях изнемогают от непосильных трудов, умирают с голоду, в цепях или бегут к варварам. Сам я немного знаю об этом, но часто слыхал, даже от тебя…

– Долго было бы говорить об этом, – ответил Руфин. – Да и вопрос твой из таких, на которые ответить нелегко…

– Нет, все-таки скажи…

Руфин задумался и молчал несколько минут.

– Скажу тебе немного. Остальное поймешь сам. Наш порядок весь стоит на слезах и крови… Припомни всю историю Рима, все победы и триумфы. Какою ценой куплено все наше, теперь обветшавшее, могущество? Мне часто кажется, что и теперь еще над Римом витают тени бесчисленного множества избитых, проданных в рабство, лишенных родины и семейств – и призывают мщение… Однако пойдем. Этот разговор не скоро кончишь.

– Нет, Руфин, подожди немного. Ты как будто угадал мои мысли…

– Пойдем… Пора! Больше я не скажу ни слова…

Алексей хорошо знал своего воспитателя и больше не настаивал.

Собравшись, они вместе вышли. На улицах Рима обычная суета и движение. На телегах, запряженных мулами, везли материал для построек. Вот проехал деревенский житель, погоняя с громкими криками своих мулов, у которых с обеих сторон висели мешки. «Жареный горох, самый лучший жареный горох!» – прокричал торговец, неизвестно откуда вдруг появившийся, почти у самого уха Руфина, так что он невольно подался в сторону, и бедный люд спешил позавтракать, покупая за асе целое блюдо. Кто побогаче, спешил к разносчику, продававшему копченую колбасу. Вот пронесли сирийские рабы тучного господина, развалившегося в носилках на перине и с пренебрежением озиравшегося на толпу, которая с громким криком бросилась к месту, где египетский паяц намеревался показывать фокусы праздным зевакам. Он зараз по несколько змей вынимал из стоявшего подле ящика, и змеи обвивались вокруг его шеи и рук пестрыми изгибами, высовывая из открытой пасти ядовитое жало. Только его чары, по уверению паяца, делали их безвредными. Но не успел фокусник окончить своих представлений, как новое зрелище привлекло внимание толпы. Несколько человек поспешно вели связанного раба, с поникшей головой, а за ними бежала с двумя цеплявшимися за платье малютками женщина, с громким воплем, с отчаянными взвизгиваниями, ломая руки, вся в слезах. От тесноты произошла давка. Женщина бросилась к узнику, называя его своим мужем и произнося ужасные проклятия на ломаном греческом языке. Ее грубо отталкивали. Наши путники должны были невольно остановиться и узнать в подробности, в чем дело. Господин прогневался на раба и приказал продать его в гладиаторы для предстоящего боя, объявление о котором было прибито тут же на стене дома. Руфин старался со своим питомцем поскорее выбраться из толпы, которая осыпала несчастную женщину насмешками и издевательствами. Но Алексей вдруг остановился и, взявши женщину за руку, просил толпу раздвинуться. Предстояло новое зрелище, толпа на мгновение стихла. Женщина металась из стороны в сторону, стараясь вырваться, но Алексей приказал остановиться и рабам, державшим ее связанного мужа.

– Скажи мне, что случилось с вами? – спросил Алексей с выражением неподдельного участия.

Женщина взглянула на него с удивлением, но из бессвязной речи ее трудно было понять что-нибудь. К тому же она вдруг заметила, что с нею нет ее ребенка, десятилетней девочки, вероятно, оттертой толпою. Несчастная не знала, что делать… Руфин, взявши Алексея за руку, уговаривал его оставить все и идти далее, но Алексей решительно объявил, что не уйдет, пока не узнает всего. Он обратился к узнику и узнал следующее. Один из приближенных Иовиана после последней войны с персами привез с собою в Рим из Эдессы греческую семью. Семья на родине жила зажиточно, прокармливаясь трудами рук своих. Муж был отличный архитектор. Римский вельможа пригласил его в Рим, обещая хорошие заработки в своих поместьях. Но каково было изумление несчастных, когда они узнали, что привезены в Италию в качестве военнопленных и должны навсегда распроститься с своей свободой. Сам Иовиан по просьбе вельможи еще в Антиохии, где он предавался всевозможным излишествам, утвердил его права над семьей несчастного архитектора. И вот после нескольких лет усердных услуг и труда всей семьи, нетерявшей надежды на освобождение, господин, разгневавшись на архитектора, приказал продать его в гладиаторы, а его семью прогнал из своего дома.

– Но скажи, в чем ты провинился? – спросил Алексей.

– Потерявши надежду на то, что господин наконец возвратит мне свободу, я написал просьбу самому государю, в которой изложил всю историю моего порабощения. Слышая, что настоящий государь отличается справедливостью и великодушием, но бумагу от меня отобрали и представили господину.

– Руфин, я покупаю гладиатора… Надеюсь, отец мне не откажет… Сколько желает господин ваш получить за раба?