Михаил Хитров - Святой Алексей, человек Божий

С особенным удовольствием Алексей в последний раз возвратился из Рима в деревню. С каждым разом все тяжелее чувствовал он себя среди городской суеты, все больше и больше грусти навевали на его душу и пустота интересов, занимавших общество, и светские, неискренние, лживые разговоры, и эта гоньба за деньгами, за пустыми, порочными удовольствиями, – о гладиаторских боях он и слышать не мог.

Мы застаем его на этот раз в его деревенской комнате в оживленной беседе с отцом.

– Нет, это ужасно! – говорил Алексей. – Благороднейшее из созданий – человек, с разумною, бессмертною душой, которой весь мир не сто́ит, с сердцем, способным биться благороднейшими чувствами, с волей, которая в состоянии покорить вселенную, низводится до положения рабочего скота, хуже того – отводится в цирк, где проливают его кровь, где лишают его жизни для потехи обезумевшей праздной и бессмысленной черни… А те немногие, которые по своему положению, по богатству могли бы жить по-человечески, изнежились и развратились до крайности, проводят время в пустоте, в занятиях, унижающих достоинство человека. Так крайности сближаются…

– Увы, – возразил Евфимиан, – так всегда было и прежде…

– Да, но никогда не было хуже.

– И это – правда! – с грустью произнес Евфимиан…

– Но ведь при таких порядках самая жизнь среди нашего общества теряет цену. Скажи, что может дать мне общество? Славу? Но чем снискать ее? Не подвигами ли на поддержание порядков, осужденных на неминуемое разрушение? Нас душат, давят теперь плоды победоносных подвигов наших предков, нас развращают несметные богатства, приобретенные не трудом честным, а ограблением и порабощением вселенной, нас ужасает эта громада земель, защищать которые мы более не в состоянии. Что же еще остается? Придворные почести… но ты сам избегал и избегаешь их. Дела благотворения, милостыни, но ведь это – капля сравнительно с океаном зол и бедствий… Да и многие ли у нас думают о благотворении? Скажи мне, возможно ли чувствовать себя спокойным, зная, что окружен миллионами умирающих с голоду и доведенных до отчаяния рабов и разоренных сограждан?

– Ты позабыл одно: остается жизнь для Бога, – сказал, вставая, Евфимиан… Сейчас придет к тебе освобожденный тобою архитектор. Посоветуйся с ним относительно построек, о которых мы с тобой говорили.

Сказав это, Евфимиан удалился из комнаты Алексея. Алексей погрузился в размышления по поводу сейчас приведенной беседы.

Жизнь, вполне посвященная Богу… но возможна ли она среди окружающей нас обстановки? Что нужно для такой жизни? Не любите мира, сказано, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире, похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает во век. Дети! последнее время… (и н. 1, 2, 15–18). В мире – всюду соблазн, он затягивает нас, как болото, опутывает нас миллионами сетей. Не прямой ли расчет выйти из смрадного болота, прежде чем бурные волны океана не затопили его, удалиться на возвышенное место и возвратить себе свободу движений?

«Исполняющий волю Божию пребывает вовек…» Но мир препятствует исполнять волю Божию. Не лучше ли разорвать окончательно все связи с миром? И если отдаться служению Господу, следует отдаться Ему вполне, со всей свежестью нерастраченных сил… Мне нет места среди нашего разлагающегося общества, а между тем я охотно, с радостью, с самоотвержением отдал бы себя честной и полезной деятельности… Я люблю людей… мое сердце разрывается от тоски и скорби при виде страданий… Но «этот мир проходит…» Да, он проходит, может быть, на смену ему идет иной мир – мир свежих сил, мир варваров, пред которыми мы так гордимся, и юные народы на заре своей жизни просветятся солнцем Вечной Правды и при свете Его устроят свою жизнь иначе, чем старые, отживающие…

В это время в двери комнаты кто-то тихо постучал. Это был архитектор, которого прислал к сыну Евфимиан. Алексей ввел его к себе в комнату.

– Здравствуй, друг мой! – сказал Алексей. – Ну, как ты себя чувствуешь? Отдохнул ли с дороги? Что дети, жена? Хорошо ли им?

– Я не могу выразить тебе всей моей благодарности, благородный юноша. Я еще не пришел в себя от радости, порой мне кажется, что мое освобождение не действительность, что я вижу чудный, прекрасный сон…

– Довольно об этом. Теперь скажи мне, отчего ты не остаешься в Италии? Зачем так стремишься на далекий Восток?

– Не знаю, что будет дальше, но до моего отъезда мне спокойно жилось в Эдессе. Там жизнь проще, здоровее… Умеренный труд обеспечивал нам скромное содержание. Как вчерашний день, помню я то время, когда утром, перед отправлением на дневную работу, я ежедневно заходил в храм, построенный еще во времена римского владычества, и взирал на дивный образ Спасителя… Как сейчас вижу эти черты, выражающие Божественное величие и неизреченную кротость, с оттенком грусти в неизобразимых кистью очах… Скажу тебе: кто видел хотя раз в жизни это изображение, тот не может уже назваться несчастным…

– И это изображение все еще там сохраняется?! – воскликнул Алексей.

– Но кто же дерзнет поднять руку на Нерукотворенный образ? И для чего? Для того ли, чтобы лишить тысячи приходящих в Эдессу христиан величайшего утешения? Для того ли, чтобы иссушить неиссякаемый источник исцелений для всех приходящих с верою?

– Как счастливы твои сограждане! Но скажи, сохранились ли еще какие-нибудь предания в вашей стране? Какие подробности знаешь ты об обращении Авгаря, князя одесского? Я слышал, что рассказ об этом находится в писаниях Евсевия, но, к сожалению, еще не видал этой книги.

– А я, признаюсь тебе, ничего не слыхал даже об этих писаниях, да и вообще я человек малосведущий… Но я расскажу тебе что знаю. Авгарь, со славою правивший во время земной жизни Спасителя, однажды занемог страшною болезнью и, наслышавшись о чудесах Господа, послал к Нему одного из своих слуг с мольбою об исцелении. Господь ответил ему, что пришлет в свое время к нему одного из своих учеников для исцеления от болезни и вместе с тем для спасения как его, так и всех близких к нему людей. Прошло немного времени, и вот, по вознесении Спасителя на небо, в Эдессу приходит апостол Фаддей, один из числа семидесяти учеников. Пришелец остановился в доме Товии, сына Товиина. Слух о его учении и чудесах достиг до Авгаря, который скоро и понял, что это тот самый, о котором возвещено ему было чрез посла от Господа. Призвав Товию, Авгарь сказал ему: