Михаил Хитров - Святой Алексей, человек Божий

– На наш век хватит…

– А потом?

– Потом? А что тебе за дело до того, что будет после тебя?

– Хорошо сказано, Басс… Ты не думай, что он у меня всегда лжет или говорит глупости, – обратился Квинтилл к Евфимиану, – а все-таки лучше было бы не слыхать ни о каких землетрясениях, ни о гуннах… Хорошо, что еще от нас далеко…

– Близко, близко, все ближе! – донесся вдруг громкий крик снаружи. – Берегитесь…

– Что это значит? – вскричал Квинтилл, побледневши вдруг, и бросился к окну.

Оказалось, что в парке появилось бешеное животное, которое перепугало домочадцев Евфимиана, между тем как рабы, вооруженные дубинами, старались убить его или прогнать из парка, но этот случай окончательно расстроил Квинтилла, который вместе с своим паразитом поспешил удалиться в приготовленное для него помещение.

Завтрак произвел тяжелое впечатление на всех, особенно на Алексея. К тому же ему почему-то сделалось крайне жаль бедной девушки, которая, как это ясно было для него, мало привыкла к обществу своего дяди и смотрела все время на него с выражением неподдельной грусти в прекрасных глубоких очах. Аглаида увела Марцеллу в свою комнату. Она помнила хорошо ее мать и желала теперь оказать сироте самое радушное гостеприимство. Теплота и участие Аглаиды скоро вызвали Марцеллу на откровенность, и она в простых и искренних словах изобразила перед Аглаидой свое положение. Во время рассказа слезы не раз блестели на глазах Марцеллы. Она, по ее словам, мечтала было никогда не расставаться с Авентином, но судьба решила иначе… Она должна повиноваться…

Аглаида с самого начала полюбила юную Марцеллу: ее детски чистая душа, ее простые задушевные речи, симпатичный голос, кроткий взгляд – все располагало в ее пользу. Когда по прошествии нескольких дней Квинтилл, соскучившись на вилле, стал собираться обратно в Рим, Аглаида просила его оставить погостить у них свою племянницу, на что тот охотно согласился.

– У вас все-таки не монастырь, как там, на Авентине, – сказал он, улыбаясь.

По отъезде Квинтилла жизнь в доме Евфимиана пошла обычным порядком…

Вставши с жесткого ложа рано утром, Алексей прежде всего повергался в теплой молитве пред Распятием и просил у Бога (так его учили с юных лет) сохранить его от греха и соблазнов в наступающий день, просветить ум и сердце благодатью Св. Духа. На нем жесткая власяница, препоясанная ременным поясом. По окончании молитвы он надевал поверх власяницы свое обыкновенное платье, затем отправлялся приветствовать своих родителей, к которым питал теплую сыновнюю преданность. Если кто-либо из слуг, даже из членов семейств, живших на вилле или в ее окрестностях, занемогал, Алексей в сопровождении Руфина спешил навестить больного и позаботиться о надлежащем уходе за ним. Возвратившись к себе в комнату, он посвящал первое время внимательному чтению Слова Божия, распределив это чтение таким образом, чтобы в течение года удалось ему прочитать всю Библию. Евангелие, Апостольские Послания и Псалтирь составляли как бы исключение: с ними он, можно сказать, никогда не расставался. Затем он переходил к назидательному чтению из сочинений отцов и великих учителей Церкви, выбирая то, что особенно его интересовало в то или другое время, ища разрешения возникавших в нем недоумений.

За столом обыкновенно собиралось все семейство и гости, которые почти никогда не переводились в доме Евфимиана. Нередко в числе гостей встречались пришельцы с Востока – священники, иноки, так что Алексей, живо интересовавшийся всеми событиями церковной жизни, имел возможность хорошо ознакомиться с современной ему историей Церкви. На Востоке в это время Валент сильно угнетал Православие, и многие искали убежища на Западе.

После полудня Алексей посвящал всегда несколько часов физическому труду в парке или на постройках, находя, что работа на свежем воздухе подкрепляет тело и поддерживает бодрость духа. Вечером снова, особенно если не случалось занятий по заведованию многочисленными имениями (часть своих хозяйственных забот Евфимиан возложил на сына), Алексей посвящал себя богомыслию и продолжительной и горячей молитве.

Так проводил свое время Алексей, не подозревая тайных дум и забот родителей; но в скором времени все изменилось…

Квинтилл в сущности был очень доволен тем, что его племянница осталась в доме Евфимиана. Она его стесняла. Он любил часто попировать, пиры его нередко оканчивались оргиями или игрой. Причина, побудившая его взять молодую девушку от Марцеллы, заключалась в тайном опасении, что духовенство и благочестивые подруги ее, уговорив ее отказуаться от замужества, постараются воспользоваться ее огромным наследством, которым он бесконтрольно распоряжался в качестве опекуна, на разные благотворительные цели или на построение монастырей на Востоке. Теперь он был на этот счет совершенно спокоен. Поэтому, навещая Евфимиана на вилле или в городе, куда семья Евфимиана приезжала всякий раз перед наступлением великих церковных празднеств, он всегда охотно соглашался на просьбы Аглаиды оставить юную Марцеллу на ее попечение.

В семье Евфимиана все полюбили кроткую и тихую Марцеллу. Аглаида привязалась к ней, как к родной дочери, и не раз говаривала про себя, что она не желала бы для своего сына лучшей супруги, и с удовольствием замечала, что сближение между молодыми людьми все более возрастало. Ничто так не сближает, как известного рода сродное душевное настроение. Алексею

редко приходилось разговаривать с Марцеллой или слушать ее разговор: Марцелла отличалась молчаливостью и была, особенно вначале, очень застенчива, но оба они скоро почувствовали, что между ними мало-помалу устанавливается тесная нравственная связь. Марцелла представлялась Алексею нежным, благоухающим цветком, которого не коснулось еще дыхание холода или иссушающего зноя. При всей необыкновенной простоте, при всей житейской неопытности Марцеллы ему чуялась глубокая поэзия и богатство внутреннего мира ее души, возвышенность ее духовного строя. «Зачем, – часто думалось ему, – зачем вырвали это нежное, прекрасное растение из цветника, где ему было так привольно расти?» А сердце сначала робко, затем все громче и громче подсказывало ему ответ, отвечавший тайным желаниям его родителей… Но Алексей не допускал пока еще мыслей о семейных узах, хотя и замечал, что Марцелла всякий раз все с большей охотой прислушивается к его разговору, все откровеннее высказывается пред ним, что нравственная связь между ними становится все неразрывнее…

Тихий весенний вечер. Роса, озаренная алым сиянием, блестела изумрудами на цветах. На гладкой поверхности озера отражались картины расцветавшей природы. Роща стояла, озаренная пурпуровыми лучами заходившего солнца. На огнистом багряном краю облаков показывались звезды. Воздух был насыщен благоуханием распускавшихся цветов. Кругом было тихо и мирно, лишь издали доносился звук пастушьей свирели. Марцелла показалась на террасе и, постояв несколько минут, сошла в парк. Взглянув на закатывавшееся солнце, на рощу и озеро, некоторое время она стояла неподвижно, как бы наслаждаясь красотою вечера, в прекрасных чертах ее лица выражалось присутствие вдохновенной мысли. Чистая душа ее горела восторгом, и казалось ей, что тот же восторг разлит и в этих запахах цветов, и в блеске заходящего солнца, в журчании ручья, в тихом шелесте листьев… «Блаженный, безначальный, живущий в чистых селениях небесных, все содержащий властию вечной…» – явственно произнесла она, припомнив последние слова прочитанной книги [6] «Пир десяти дев» – сочинение св. Мефодия, епископа Тирского, жившего в половине III века. В книге представляется собрание дев у Ареты (добродетель). Они рассуждают о чистой целомудренной жизни и заключают свою беседу молитвою. .