Игорь Олен - Лоскутная философия. Идефикции

Удручающий опыт. Слышал, у старцев «пух за ушами». Следовал вывод, что за ушами у седовласых якобы пух растёт. В реальности там не пух растёт, а там пух от верчений старого некто на изголовье из-за бессонниц.

Горькие знания.

136.

Вне сомнения, что « блаженны нищие духом », им и бессмертие. Вне сомнения, много знать не нужно; вся мудрость мира – ложь перед Богом. Но, если сталось, что нас учили и набрались мы «мудрости», что на деле не мудрость, как нам избыть её? Канты, энгельсы, юнги, лейбницы, их идеи – гиды к спасению, полагали мы. А они всего-навсего вожаки иллюзий, сквозь чащу коих следуем вспять, в Эдем.

137.

«Философствовать – прозирать дно разума и мыслительных бездн». Ф. Ницше.

138.

Славный Спиноза мнил, что его образ мыслей истинен, ибо строится алгеброй, по научному методу, значит он и людей трактует, словно квадраты, то есть бесспорно. Кто спорит с алгеброй? Безупречные, мнил Спиноза, как математика, его выводы истинны.

По Шестову же, философии быть не впрок научной, лучше быть сумасшедшей. Он, вслед за Ницше, верил, что философия начинается, где закончен разум. Стало быть, все научные мнения, значит РАН-ские тоже, не философия.

Философия – вещь о «самом значительном», полагал Плоти́н, чего школьный, сáмотный, догматический, конъюнктурный, честолюбивый разум член-корров, полный земным, не ищет.

Но – искать надо. Важно знать, чтó за гранями жизни, – там, где ничто, лжёт алгебра, а на деле нужное. Смерть – исходное алгебры и её дериват, к примеру. Позитивисты, – круг поверяющих мысли алгеброй, – бодро шутят, что, дескать, в « сём миру » правомернее промышлять земным, вещественным, ну а там, на «том свете», будь он, – «том-светным»… Было б так! Человек – сын двух миров одноврéменно: земногорнее существо. Но многим сполна земного. Мне его мало, как и Плоти́ну. Мне изнурительно, душно, маетно и в степных просторах. Мы несвободны, если обходимся бытием; свободны, если идём к Инакому. Философия быть должна безумной и трансцендировать в непостижное. Там любой, чей ментал не увяз в земном, сыщет яви насущные и живые, вечные, как сыскал их Данте, – в том сыскал, чего как бы и нет, но что стало истинным.

139.

Незнание. Я люблю вид горящих трав с той поры, как давным-давно на Востоке видел пожарища, меркнущие близ вод. Я всматривался в их зеркало, я хотел понять, чтó ждёт огонь, почему он смиряется на границе влаги. Видел же я там – себя. Я понял, что отражение позволяет видеть себя, что важно. Также я понял: раз огонь умирал у вод – отражаться вредно, даже фатально. То есть познание как рефлексия бытия есть смерть? Незнание живоносно?

140.

Всё, всё не так! Весной в тени и в оврагах надо бы таять грязным сугробам, полю – быть в гривах высохших трав и в щётках сухих кустарников. Так оно и случилось. Но под немеющей голой липой прянул вдруг Цвет – как радостный смех над сроками, над законом природы и страхом братьев, что ожидали тёплого мая цвесть безопасно. Ночью Цвет умер в инистом рубище. Но во мне он поверг закон свидетельством: Жизнь сильней закона. «Как это так?» – гадал я долго и тщетно. Бог значит чудо, вдруг я подумал, – то есть безумие. Ибо всё в миру, что вовне закона, что восторгает нас и живит, – безумно.

Честь ему!

141.

Стиль Катулла

Маня, лучшая из женщин,

ты куда бежать решила?

От любви ведь не спасёшься,

Купидон тебя настигнет.

Он власы твои расчешет

для достойнейшего мужа

и стыдливого румянца

на щеках твоих добавит;

изваяет твои перси,

словно две луканских розы,

и пленительное лоно

возожжёт огнём желаний.

Застучит безумно сердце,

ритм дыхания собьётся,

и падёшь в мои объятья

ты подрубленной лозою…

Убежать весной решила

от любви глупышка Маня.

Посмотрите и посмейтесь

над такой её уловкой!

142.

Чрезмерная масса кошки, сравнительно с массой жертвы, есть компенсация за подрыв инстинкта в пользу приятельства с человеком. Львам предстоит зверьё равной или почти равной массы да и опасности: вепри, буйволы, аллигаторы. А вот кошкам, что на порядок больше добычи, – малые мышки. Ярость их одомашнилась, сведшись к хобби. Горе бездомным брошенным кошкам: им – возрождать инстинкт в поколении, между тем как терялся он, знаем, эрами.

143.

Всё должно быть не так. Попавшей на кухню птичке зря было биться в пыльные стёкла, пискать от ужаса. Ей не стоило мнить, в лад «struggle for existence» Дарвина, что я съем её, поэтому нужно вырваться.

С убеждённостью в нескончаемой «bellum omnium contra omnes» надо расстаться. Птичка должна была дать мне выпустить её в небо… Сходно и мне бы вовсе не видеть зла, где оно, думал, ждёт меня, но пойти навстречу, чтоб оказалось, что зло отсутствует, – есть « добро зелó » Бога, высшего в мудрости. Но как я не пошёл открыто к принятому мной злом – так птичка, глупая птичка, бьётся о стёкла. Ибо рай кончился и идёт война всех со всем, та самая bellum omnium contra omnes.

144.

Этимология слова «этика» – «место общего пребывания» (или «общее место»). Мы живём в этике, в «общем месте», ну, а отсюда роль «общих мест» в культуре. Общее – это то, с чем ладит либо что делает (практикует) всемство, то, что понятно всем, большинству. К примеру, я смеюсь, где и всем смешно, и я плачу, где плачет каждый. Всякие книги, кроме книг гениев, стопроцентно из общих мест, поэтому всем понятны и интересны. «Вау, пишет правду!» – думают массы, встретив образчик собственных вкусов, правил, масштабов. Им наплевать на факт, что расхожее смрадно, грязно, вульгарно.

Я чую фетор быдла культуры и корифеев этой культуры. Мне тошнотворно «общее место» – то, что понятно всем и всем ясно; ведь раз понятно, сверх того ясно, что же внимать ему? Ибо общее – спать, жрать, срать, pardon. И когда воют: круто! – знаю: не круто; неинтересно, плоско, банально, что бы там ни было; винегрет общих мест про шашни, деньги, карьеры, бизнес, бандитов, про благородство, честь, добродетель и героизм в законе – гнусные подвиги, когда доблестный вохра, ради дел партии плюс морали, бьёт в ухо узника.

Это было. Было и есть, терзаюсь я – и жду гения, кто приходит и говорит: очнитесь! мир, он иной совсем, вы в плену симуляции и надуманных ценностей; вы гниёте, гибнете!

Пошлость «общих мест» царствует. Даже опусы гениев на все сто из расхожего и лишь случаем дарят дух Олимпа, где нам быть дóлжно. Ведь неспроста Платон, маясь в сумраке «общих мест», придумал мир из идей и взнёс его выше неба, вслед за чем вышел сам к богам. Честь ярым!

145.

Общее (вроде этики и морали), – «обще-», так сказать, «человеческое», – дурно, знал Данилевский. Целить быть «нравственным», т. е. быть «человеком вообще», твердил он, значит равнять себя с общим местом, с серостью и отсутствием личности.