Гайк Октемберян - Посвящение Исиды. Том первый. Эта книга о дежавю, о потопе, о посвящении

Крови твоей хотели бы они при всей своей невинности,

крови жаждут их бескровные души – и потому они кусают со

всей невинностью.

НИЦШЕ, «Так говорил Заратустра»

Когда я стал взрослеть, стал ПОНИМАТЬ, что за одним злом СКРЫВАЕТСЯдругое, которое может быть большим, более низким и подлым, что насколько у самих взрослых их души могут быть ДЫРЯВЫМИ. их души. Когда я оказывался слабее и в одиночестве и не мог что-то СДЕЛАТЬпротив нацелившихся на меня, каждый раз какая-то завеса ЗАЩИЩЁННОСТИоказывалась разодранной сверху донизу. Каждый раз я обнаруживал себя низвергнутым на жёсткую землю с высоты какого-то великого избытка, от которого НИЧЕГОне оставалось. И через эту РАНУот меня словно начинала уходить моя жизнь. НЕОБХОДИМОСТЬ СКРЫТЬСЯуводила меня оттуда, где ОТКРЫВАЛАСЬмоя слабость. Она часто уводила меня домой, где я мог ОТЪЕДИНИТЬСЯ.

Беги, мой друг, в своё уединение: я вижу тебя искусанным

ядовитыми мухами. Беги туда, где веет суровый, свежий

воздух! Беги в своё уединение! Ты жил слишком близко к

маленьким жалким людям. Беги от их невидимого мщения!

В отношение тебя они только мщение.

Не поднимай руки против них! Они – бесчислены, и не твоё

назначение быть махалкой от мух!

Бесчисленны эти маленькие, жалкие люди; и не одному уже

гордому зданию дождевые капли и плевелы послужили к

гибели.

НИЦШЕ, «Так говорил Заратустра»

ПАМЯТЬпринималась возвращать и возвращать меня к произошедшему. Так она словно какими-то стежками старалась зашить ту РАНУ, которую мне нанесли, как ЗАЩИЩАЯот какой-то бесконечной опасности в образовавшейся ДЫРЕ. Я уже чувствовал, как у меня горели щёки, когда мне хотелось поскорее СКРЫТЬСЯв нашем доме. А дома РАНЕННАЯдуша пылала как в огне из-за того, что как произошедшее продлевалось в том, как оно ПОВТОРЯЛОСЬв ПАМЯТИ.

Надо, чтобы ты сжёг себя в своём собственном пламени:

как же мог бы ты обновиться, не сделавшись сперва

пеплом!

НИЦШЕ, «Так говорил Заратустра»

Зачем же ПАМЯТЬвозвращала и возвращала меня к пережитому? Чтобы я, раз за разом просматривая пережитое, лучше мог понять то, что чему не нужно давать ход; что когда даётся ход одному, то ход другого пресекается; чтобы пресекать ход того, что поразило меня, поразило мою ЗАЩИЩЁННОСТЬ? Чтобы я мог устоять в своей ЗАЩИЩЁННОСТИ? Чтобы не остаться в чём-то ВИНОВАТЫМ? Чтобы лучше и лучше прийти к пониманию того, что слабость всегда ВИНОВАТА? Чтобы сжигавшая меня горечь засталяла меня НАПОЛНЯТЬСЯагрессивным раздражением к самому себе за проявленную слабость? А в чём была проявлена слабость? В опасении что-то нарушить, в опасении напасть в ответ и пересилить в ответном зле?

Почему я оказывался поражённым отвращением к самому себе? За то, что ПРОПУСТИЛзло, ход которого НЕОБХОДИМОбыло пресечь? За то, что ПРОПУСТИЛзло, которое будет стремиться ПОВТОРЯТЬСЯ? ПАМЯТЬмучила меня, а страдание меня озлобляло. Я не мог не замечать душевного подъёма, прилива жизни и чувства освобождённости, когда мне с разгоревшейся злостью удавалось ОТРАЖАТЬтех, кто в очередной раз нацеливался на меня, как на живую МИШЕНЬ. И я стал утверждаться в НЕОБХОДИМОСТИ ОТРАЖАТЬзло и в НЕОБХОДИМОСТИне расслабляться. И росшая СОБРАННОСТЬ ОТРАЖЕНИЙодним своим весом больше и больше помогала мне удерживаться на этом пути.

2. С сентября 1976 года я стал УЧИТЬСЯв школе, которая выглядела такой, словно все пути могли идти только через неё.

И я не мог не обратить внимания на то, что насколько мне труднее стало с НЕОБХОДИМОСТЬЮустоять в своей ЗАЩИЩЁННОСТИ. В самой УЧИТЕЛЬНИЦЕтаилась такая угроза, что она при желании сможет нацеливаться на любого из тех, кто оказался в её классе, и оставлять раз за разом в чём-то ВИНОВАТЫМ, и чуть ли не всю жизнь ему испортить одними своими « ДВОЙКАМИ» и замечаниями. Она не боялась кому-то навредить, не боялась кого-то покрыть пятнами ВИНЫ, не боялась оставлять кого-то в чём-то ВИНОВАТЫМ. Для подавляющего числа родителей и их детишек стало очень важным не пробуждать в ней желания навредить.

«Мщению и позору хотим мы предать всех, кто не

подобен нам» – так клянуться сердца тарантулов.

НИЦШЕ, «Так говорил Заратустра»

УЧИТЕЛЬНИЦЕзачем-то понадобилось организовать «родительский комитет». Это уже потом, со временем, стало ясно, что «комитет» помогал быть УЧИТЕЛЬНИЦЕне одноголовым драконом, а многоголовым, чтобы перевесом в количестве голов подавлялось возможные проявления какого-то недовольства и СОПРОТИВЛЕНИЯ. Этот «комитет» помогал УЧИТЕЛЬНИЦЕв организации поборов с родителей на различные нужды, на подарки ЕЙсамой на праздники и день ЕЁрождения, в организации каких-то «мероприятий». Я чувствовал что-то чужое мне и враждебное мне в этой УЧИТЕЛЬНИЦЕ. И это чувство усиливалось, когда ОНАудерживала какую-то насильственную сжатость в горле. И в матери чувствовалось что-то чужое и враждебное мне всё больше и больше. Чужого и враждебного мне стало больше, когда она СВЯЗАЛАСЬс этой УЧИТЕЛЬНИЦЕЙнастолько, что они стали подругами. Она тоже оказалась в «родительском комитете».

Однажды она сообщила отцу о том, что УЧИТЕЛЬНИЦАпожелала, чтобы к наступающему празднику ЕЙне стали дарить опять конфеты, какую-то хрустальную вазу, или что-то в этом роде, чтобы ЕЙна собранные деньги купили золотое кольцо или золотые серьги. «Какое кольцо?! Вы, что, её собрались замуж выдавать?!» – со злостью выпалил мой отец.

Перед началом третьего УЧЕБНОГОгода, в начале августа, матери вздумалось провести «мероприятие» у нас дома и прератить меня в « ВИНОВНИКАторжества». У нас дома собрались одноклассники и одноклассницы, которым до меня изо дня в день в школе не было и не могло быть никакого ДЕЛА. Они пришли вместе со своими родителями, для которых я, тем более, был никто. И УЧИТЕЛЬНИЦАпришла. ОНАкак ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНАбыла прийти и привести с собой своего гадёныша, без которого не обходились все подобные «мероприятия». Без его присутствия не обходился ни один школьный «утренник». Он был старше меня и моих одноклассников на один год. Какая-то маслянистость чувствовалась в нём. Позднее я обратил внимание на слова одного человека, который замечал какую-то маслянистость, которой бывают ПОКРЫТЫпроститутки.