Луи Клод де Сен-Мартен - О заблуждениях и истине

Но довольно, что я указал путь, чтоб имеющим некоторое желание можно было далее шествовать в сем поприще. Прейдем ко второму способу, которым, как мы видели, истинный Язык обнаруживается, то есть к характерам писания.

Безбоязненно могу уверить, что сии характеры столь же многоразличны и многочисленны, как и все, что содержится в Натуре, что нет ни одного Существа, которое бы не могло иметь места между ими и служить вместо знака, и что каждое находит между ими свой образ и начертание истинное; и для того столь велико число сих характеров, что невозможно человеку сохранить всех их в своей памяти не токмо ради неисчетного их множества, но и ради разности их и нескладности.

Ежели и положим, что человек удержал бы в памяти все те, которые дошли до его сведения, то не можно ему льститься, чтобы не оставалось их еще на изучение; ибо Натура каждый день производит новые предметы, чем и доказывается нам бескончность вещей и купно ограниченность и недостаток, в каком находится род наш, который никогда не может дойти до того, чтоб объять их всех; понеже на земли сей не может он даже и до того достигнуть, чтобы знать все буквы Азбуки своей.

Многоразличность сих предметов, содержащихся Натуре, простирается не токмо на их образ, как всякий легко сие усмотрит, но и на цвет их и на место, которое они занимают в порядке вещей; и от того писание истинного Языка столь же многоразлично, сокль многие оттенки можно приметить на вещественных телах, ибо каждая такая оттенка имеет разные знаменования.

Наконец характеры, употребляемые в нем, столь же многочисленны, как и точки горизонта; и как каждая точка занимает место, которое ей одной и принадлежит, так и каждая буква истинного Языка имеет свой собственный смысл и свое толкование.

Но умолкну; о святая Истина! я буду похититель твоих прав, ежели и темным образом возвещу тайны твои; тебе единой принадлежит открывать их, кому и как тебе угодно. Я же должен в молчании почитать их и всем сердцем желать, дабы подобные мне отверзли очи свои свету твоему, и отложив прельщающие их мечтания, учинилися бы столь мудрыми и столь счастливыми, чтобы повергнуться к стопам твоим.

И так, имея всегда руководителем моим благоразумие, скажу далее, что сие то бесчисленное множество характеров истинного Языка, и ноебъятная их разность ввела человеческие языки столь великое различие, что не многие из них употребляют одинакие знаки и что и те, которые в сем согласны, разнствуют однако в количестве оных, то принимая некоторые знаки, то отметая, каждый по своему наречию и по особенному своему свойству.

Но как характеры истинного Языка столь же многоразличны, как и Существа, содержащиеся в Натуре, так и то неоспоримо, что каждый характер происходит из сея же Натуры и в ней почерпает все, что нужно ко взаимному различению, ибо вне ее нет ничего чувственного. Чего ради при всей разности характеров, употребительных в языках человеческих, не могут они никогда выйти из сих пределов, и что всегда в линиях и фигурах должны они брать все свои условные знаки; чем явственно доказывается, что люди не могут ничего изобретать.

Во всех сих вещах удостоверимся, ежели сделаем некоторые примечания о художестве Живописи, которую можно почитать рожденною от характеров упоминаемого нами Языка, так как Поэзия человеческая родилась от его словесного выражения.

Когда то несомненно, что сей Язык есть единственный и столь же древен, как и Время, то нлеьзя сомневаться и в том, чтоб и употребляемые в нем характеры не были первоначальными образцами. Люди обучающиеся ему часто имели нужду помогать своей памяти знаками и списками. В сих списках надлежало быть величайшей точности; ибо в таком множестве характеров, которые иногда разнствовали между собою, весьма легкими отменами, всеконечно малейшая перемена могла бы представить их превратно и перемешать.

Нельзя не почувствовать, что если бы люди были благоразумны, то ни к чему бы иному не употребили Живописи, кроме сего дела, и сие ради вящей пользы сего художества; и счастливы бы они были, когда бы только держались подражания и списка сих первых характеров; ибо когда они так разборчивы в образцах, то где могут найти истиннее и правильнее тех, которые изображают самую Натуру вещей? Когда они с такою тонкостию смотрят на качество и расположение красок, то где лучше сие увидеть могут, как в тех образах, которые каждый свою собственную имеет краску? Наконец когда они желают картиндолговечных, то можно ли лучше успеть в сем деле, как ежели списывать их с таких вещей, которые всегда новы и которые каждую минуту можно сравнивать с их произведениями?

Но то же неразумие, которое отдалило человека от его Начала, удалило его и от средств, дарованных ему для возвращения к оному; он потерял доверенность к сим истинным и светодательным путеводцам, которые, споспешествуя чистому его намерению, привели бы его всеконечно к цели его. Он стал брать свои образцы не с вещей полезных и спасительных, от которых мог бы он получать непрестанное вспоможение, но с образов преходящих и обманчивых, которые, представляя ему черты неверные и краски переменчивые, принуждают его переменять ежедневно свои собственные правила и презирать свои творения.

Что и собывается с ним ежедневно, когда он списывает четвероногих, пресмыкающихся и других животных и все прочие окружающие его Существа; потому что сие упражнение, хотя само по себе невинно и приятно, приучает однако человека ему треть на то, что чуждо ему, и истребляет не только из виду его, но и из мысли то, что ему свойственно, то есть, что вещи, которые человек ныне трудится изобразить, суть токмо наружности тех, в которых бы он должен был ежедневно поучаться; и как по всем вышеупомянутым началам список их должен быть худе подлинников; следственно употребляемая ныне Живопись есть не иное что, как наружный вид наружного же вида.

Однако чрез самую сию грубую Живопись можем удостовериться совершенно в сей неоспоримой истине. Объявленной выше сего, то есть, что люди не изобретают ничего. Не с телесных ли существ всегда сочиняют они свои картины? Да и могут ли с чего иного рабть оные? Потому что живопись есть наука для глаз, то и не может она заниматься как токмо чувственным, и находиться, как токмо в чувственном же.

Скажет кто, что живописец не только может обойтись без чувственных вещей, но еще возвысясь над ними, может брать себе образцы в воображении своем? Сие возражение легко опровергнуть; ибо дадим всю волю воображению, позволим ему заблуждать как хочет; спрашиваю, может ли оно родить что-нибудь, которое бы не в Натуре было, и можно ли когда сказать, чтоб воображение сотворило что-нибудь? Конечно, имеет оно способность представлять себе существа странные и составления уродливые, но которым в Натуре воистину не найдем примеров; а и сии химерические существа не суть ли произведение разных составных частей? Из всех сих частей может ли быть хоть одна, которая бы не находилась в чувственных вещах Натуры?